Ну не из-за Эдика же, черт бы его побрал! Он уже позабыл, когда его видел последний раз. И дочь, правда, видел, тогда же. Но она звонит и зайти обещает – это уже неплохо. Позавчера через мать ему привет передавала.

Нет, Эдик тут ни при чем. Что-то другое заставило его сегодня с утра волочить ноги до ванной, потом смотреть потухшими глазами на себя в зеркало и желать изо всех сил, чтобы сегодня был выходной день.

– Ваня, – стукнула в дверь ванной жена. – Давай не засиживайся там, омлет и кофе стынут.

Он наскоро побрил щеки, показавшиеся ему самому сегодня впалыми, с нездоровым отливом. Спрятал бритву в чехол, убрал в шкафчик, вытерся полотенцем, причесался. Потренировал перед зеркалом добродушную улыбку и только тогда – с ней, с улыбкой – вышел к супруге.

Омлет пыхтел в тарелке, будто живой. Кофейная чашка рядом. Три тоненьких ломтика хлеба, пучок зелени и помидор в другой тарелке. Все именно в таком порядке, который он обожал.

– О, здорово, милая. Спасибо. – Он хлопнул в ладони, улыбнулся еще шире и сел за стол.

Но жену, с которой бок о бок прожил долгие годы, обмануть было не так легко.

– Что с тобой, Ваня? – не купившись на его браваду, спросила она, когда он позавтракал. – Что-то случилось?

– Нет, с чего ты взяла? – Он недоуменно вытаращился.

А глубоко внутри заныло раздражение. Неужели так заметна его усталость?! Неужели так бросается в глаза душевная немочь?

– Тебя что-то гложет, я же вижу. Надеюсь, это не из-за Эдика? – Жена собрала тарелки в кучу, понесла в раковину. На ходу поспешила добавить, заметив, как он побагровел: – Из-за этого не стоит рвать душу, у них все замечательно. Эдика взяли на хорошее место. Через неделю едет с гастролями по Европе. Валя вместе с ним.

– Сопли ему там смычком вытирать, что ли?! – рявкнул он и с грохотом выбрался из-за стола, отодвинув его чуть ли не на середину кухни. – Так и будет жить его жизнью! О себе, о себе когда она думать станет? В старости?! Разве это жизнь?! Разве такого мы хотели для своей дочери?!

Жена вдруг странно затихла, так и не донеся тарелки до раковины, ее спина сгорбилась, голова опустилась. И глухим, несчастным голосом Алла заговорила:

– А я?! Я разве хотела для себя такой жизни, Ваня?! Я ведь тоже живу только тобой. Твоим настроением, твоей радостью, твоей печалью, подвигами, если хочешь. Меня… Меня просто не существует. Я вся в тебе. И тебя это всегда устраивало, всегда!

– Ну да, – произнес он в замешательстве.

И снова подумал, что жалость к жене, нахлынувшая так стремительно, – это тоже верный признак старости.

– Такова участь любящих женщин, Ваня. Жить жизнью любимого мужчины. Я так жила, и Валечка так жить собирается. И пускай.

Алла замолчала, донесла наконец свои тарелки до раковины и принялась их мыть, намеренно громыхая. К нему она так и не повернулась. И лишь когда он уже обулся, поправил галстук, одернул китель, надел куртку, фуражку и взялся за ручку двери, Алла появилась в прихожей.

– Ваня, – позвала она его тихо.

Он повернулся к ней, взглянул устало.

– Что?

– Ты с Олегом поругался, что ли?

– С Олегом? С каким Олегом? – нарочито удивился он, тут же понял, что вранье слишком заметно женщине, умеющей читать его, как букварь, и стушевался. – Да ну его! Приехал тут, понимаешь, самый умный! Мы убийцу поймали. На горячем, можно сказать, поймали, а он…

– А он что? Не хочет признавать твоей правоты? – с явным восхищением воскликнула Алла. – Умница, мальчик!

– Почему он умница-то, чего?! – прикрикнул на нее Кораблев и завертел вспотевшей шеей в тесном накрахмаленном воротнике форменной рубашки. – Приехал из командировки с какими-то легендами! Про сокровища несметные, которые пропали неизвестно куда, про привидения. С ума сошел совершенно на северах своих!

– Ваня, Ванечка… Любимый мой человечек… – выдохнула Алла, подошла к нему вплотную, погладила по щекам, легонько тронула губами его рот. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что в словах Олега твоего есть рациональное зерно. И что он, возможно, правильно сомневается. Но ты ведь уже успел доложить наверх о поимке убийцы, так?

Он с сопением кивнул, разомлев от милой ласки супруги так, что хоть раздевайся снова и никуда не уходи.

– Ну и что, что доложил? Исправить ошибку никогда не поздно. – Она положила голову ему на грудь, вздохнула. – Ты же умный у меня, Ванечка. Справедливый. Сильный. Ты не позволишь посадить невиновного.

– Еще надо доказать… – попытался было возразить он с пылом, но тут же мягкая ладонь жены легла ему на губы.

– Ты во всем разберешься, милый. Я уверена. И сразу все у тебя будет хорошо. И мучить тебя это перестанет.

– Что – это? – настырно забубнил Кораблев. – Что это-то?!

– Сомнения, милый. Они тебе душу рвут.

Милая, милая Аллочка, маленьким, насквозь промокшим от дождя воробышком встретившаяся ему в юности. Как же он не прогадал тогда? Как сумел рассмотреть в милой растерянной девушке такое величие души?!

– Алла… – Кораблев схватил ее, крепко обнял, вдохнул в себя родной, любимый запах. – А может, мне все бросить, а? Может, пора нам уже на дачу переселиться? Что-то захотелось мне покоя, тишины, удочек. Что скажешь, а?

– Вот закроешь это дело, тогда и поговорим, – ответила ему его мудрая жена. – Карьеру надо заканчивать красиво, милый. Думаю, сейчас самое время подумать об этом.

– О чем?

– О том, чтобы завершить карьеру этим делом. Пускай оно будет твоей лебединой песней, ага?

Лебединая песня. Лебединая песня, гм-мм…

Вчера он надрывался черным вороном, доведя себя, Мишина и весь отдел до белого каления, а сегодня должен лебедем петь?! Черт возьми, это не в его правилах! А что делать? Алла дело говорит. Слушаться надо жену и боевую подругу.

– Совещание на час дня, – скомандовал он дежурному, едва вошел в отдел. – Всех по нашему делу.

– По маньяку, товарищ полковник? – Глаза сержанта испуганно таращились: застали его за кроссвордом, как не пугаться.

– Да. И ты это… Журнальчик-то спрячь. Нехорошо, люди приходят, а ты с журнальчиком.

– Так точно!

– Мишин где?

– В кабинете, товарищ полковник. К нему сегодня идут просто толпой.

– Толпой, понимаешь… – Полковник еще раз смерил взглядом сержанта. – Ко мне его, и немедленно.

То ли сержант нерасторопным оказался, то ли Мишин совершенно обнаглел, но явился он к полковнику не немедленно, а лишь через полчаса.

– Вызывали? – Олег взглянул на начальство невыспавшимися недовольными глазами.

– Вызывал! – начал было заводиться Иван Георгиевич, но тут же передумал и махнул рукой в сторону стула. – Присаживайся, есть разговор.