– Знаменитой?

– Той, где провела свои последние земные дни несчастная Мария-Антуанетта. Я стояла, вцепившись в решетку окна, и не могла оторваться от ужасного зрелища. Глядела на восковую фигурку в темном одеянии, хранившую королевскую осанку даже на жестком тюремном стуле, на воскового жандарма, безучастно уткнувшегося в толстую книгу, на бесполезное распятие на стене, которое ничем не могло ни помочь, ни утешить…

– Печальная картина!

– Смотрела и не замечала, что слезы текут по щекам не переставая… Вот там-то все и случилось.

– Ее что, прямо в камере и гильотинировали?

– Кого? Да при чем тут камера и гильотина?

– Ну, ты же рассказывала про Марию-Антуанетту…

– Я рассказывала про мои слезы, Гло! Внезапно я почувствовала прикосновение руки к плечу. Вздрогнула так, будто явился палач и это меня, а не королеву, сейчас поведут на казнь.

– Жуть!

– Но это был Тюльпанчик…

– Мастер драматических эффектов!

– Голландец галантно протянул мне большой носовой платок. Я смотрела на него, ничего не понимая. И он сам, своими руками, стал вытирать мне слезы. Вытирал и шептал: «Ей уже не больно. Ей уже хорошо. Не плачь». И еще что-то… Я стояла не шевелясь и готова была так стоять до скончания века, лишь бы чувствовать прикосновение этих теплых, сильных, мужских пальцев… Я закрыла глаза. И почувствовала, как к ним прикоснулись теплые мягкие губы…

– Я балдею!

– Прости, Гло, что я тебе рассказываю такие подробности… Но кому еще я могу об этом сказать?

– Да, Ма. Я понимаю. А потом?

– А потом мне сказали – тихо прошептали, но я услышала, как гром небесный, три простых слова: «Я вас люблю». И все.

– А что ты ответила?

– Я так растерялась, что не знала, что ответить, бэби. Впервые в жизни! Я только открыла глаза и поцеловала те, что смотрели на меня.

– А потом?

– Потом кто-то недалеко от нас закашлял. И мы очнулись, одновременно рассмеялись и пошли обратно, как ни в чем не бывало.

– Замечательное вышло объяснение. И ничего не скажешь, Тюльпанчик выбрал удачное место.

– Не знаю, задумывал ли он так или вышло само собой, но сработало. Я получила незабываемое впечатление, во всех отношениях.

– Да, теперь мне все понятно… И знаешь, Ма, мне кажется, что твой Тюльпанчик не ограничится любовным признанием и вскоре последует логичное продолжение.

– Может быть, бэби. Но я говорю себе и тебе: не надо никуда спешить. Все должно произойти в свой срок. И случится то, что и должно случиться.

– Ма, надеюсь, предложение руки и сердца голландец сделает в более приличествующей обстановке.

– Гло, извини меня, что я в нашем трансатлантическом дерби вырвалась вперед…

– Да, Ма. – Глория изобразила разочарование. – Русский медведь проигрывает голландскому Тюльпанчику.

– Будем надеяться, что – пока…. Но что это мы все обо мне да о тебе… Как дело с названием?

– Гораздо хуже, чем со всем прочим. Знаешь, Ма, мы тут перебрали огромное количество имен и всяких словесных сочетаний, но пока безрезультатно.

– Ничего, бэби, у тебя еще вся ночь впереди.

– Правильно, Ма. Только не у меня, а у него. По ночам рана особенно беспокоит, не дает уснуть. Вот я и устрою ему развлечение. Пусть коротает ночь, придумывая имя.

Вечерняя прогулка затянулась допоздна.

Георгий чувствовал себя вполне нормально.

И настоял, чтобы сиделка не вздумала торчать у его постели.

Вспомнив муку жаждой, аспирантка согласилась и отправилась к себе.

Уснула быстро и спала крепко.

Но на рассвете аспирантку разбудил не мобильный телефон, а кое-что пострашней.

Глория Дюбуа проснулась от присутствия в спальне кого-то чужого.

Аспирантка открыла глаза и увидела своего раненого пациента.

Русский что-то искал у зеркала.

– О!

Георгий Орлов резко повернулся всем телом и застонал от боли.

– Из-ви-ни…

В здоровой руке негодяя, посмевшего тайком проникнуть в девичью спальню, не было ни острого ножа, ни тупого предмета.

Аспирантка, поглубже зарываясь в одеяло, нашла в себе силы пошутить:

– Ты что, ищешь фамильные драгоценности?

– Нет.

Георгий Орлов, превозмогая болезненные ощущения, поднял с пола упавшую шкатулку.

– Конечно нет.

– Только не говори, что пришел за обезболивающими таблетками.

– Гло, прости дурака.

– За что?

– Видишь ли, я хотел раньше тебя увидеть результат гадания на розах.

– И как – увидел?

– Нет. Но я боялся, что первой распустилась правая роза и по этой нелепой причине нам придется расстаться.

– Я поняла. Ты в случае неблагоприятного гадания хотел поменять вазы местами!..

Аспирантка, фанатично преданная чистоте любого эксперимента, раскованно и облегченно рассмеялась.

– Чтобы подкорректировать результат?

– Да!

– Глупенький…

– Не хочу я, чтобы твоя судьба, и моя тоже, зависела от какого-то безмозглого растения!

– Глупенький…

– И пусть ваша мисс Левая роза издевается сколько угодно над законопослушными гражданами Соединенных Штатов…

– Глупенький…

– Но над простым русским парнем, азиатским варваром, даже самому благородному из благородных цветков измываться не позволено!

– Глупенький…

– Можешь сотню раз повторять «глупенький, глупенький, глупенький»… Ну, а если бы ты вдруг поверила коварной розе и отправила меня обратно в больницу?

– Не дождешься!

Глория Дюбуа осторожно поправила сползшее одеяло, прикрывая внезапно обнажившиеся колени.

– И вообще, я подумала, что мне надо было гадать на ромашке, на вашей русской ромашке!

– Так, значит, все остается в силе?

– Да, Джорджи, да. Будешь у меня в плену до полного выздоровления.

Глория Дюбуа снова рассмеялась.

– И успокойся, тебе больше не придется по утрам пробираться сюда.

Глория Дюбуа украдкой зевнула.

– Я не буду тревожить розы попусту. По-моему, они говорят о чем-то сугубо своем…

В честь примирения русский пациент и американская сиделка решили устроить вечером роскошный ужин.