Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть такой анекдот про торговца заячьими шкурками, которого спросили, что бы он делал, если бы был царем. «Я был бы царем… а еще… торговал бы заячьими шкурками».
Борис полушутя говорил, что Берестов «поэт-царь» и негоже царю торговать заячьими шкурками.
Быть может, сон Бориса, который я записала с его слов 30 августа 1995 года, поможет раскрыть тайну его сурового отношения к своему бывшему ученику и другу:
Я в гостях у Эдика. Дом большой, но комнаты, как шкафы, отделаны деревянными панелями.
На столе лежала книжка Фабра о муравьях, хотя, кажется, у Фабра о муравьях книги нет. Но я подумал: «Вот опять Эдик следует за мной».
Очень славная жена.
И входит Эдик. Хорошенький-хорошенький.
И я вдруг понял, что всю жизнь его очень любил и, вероятно, поэтому так ненавидел…
X
Жизнь с гением
Гений — высшая степень творческой одаренности, талантливости. Человек, в совершенстве умеющий делать что-либо.
Кому-то может показаться нескромным такой заголовок — я бы назвала иначе, но именно об этом шла речь, когда у меня брал интервью корреспондент «Московского комсомольца» в марте 1999 года. Отвечая, сослалась на Марка Твена, который в одном из своих рассказов утверждает: «На свете очень много гениев, только зачастую ни они сами, ни их близкие не догадываются об этом». Добавлю: я догадалась, что мой мужчина гениален, — каждая секунда, — проведенная с ним рядом, была интересна, словно он вырабатывал особое творческое поле, мощную энергию, которая заряжала меня, втягивая в творчество.
Большой соблазн выплакать свое горе, сказать, как мне сейчас его не хватает. Я, подобно аккумулятору, который периодически нуждается в подзарядке, жила себе поживала, получая регулярно эту энергию.
И вдруг — полный обрыв. Апатия. Мне расхотелось жить.
Прошло время, мой жизненный тонус с трудом, не без помощи хороших друзей, понемногу восстанавливается. Но истинное восстановление произошло, когда я, преодолев душевную пустоту, окунулась вновь в мир мужа, в его книги, — особенно в многочисленные записные книжки, тетрадки, в которые заглядывала раньше, только если он сам приглашал меня. Сделав меня своей полной, единственной наследницей прав, он отдал мне все свое прошлое и будущее на земле, и я снова стала получать, хоть и не в той мере, как при его жизни, но достаточную энергию, чтобы жить. Вот тогда-то и почувствовала, что должна написать о нем.
Теперь, когда его нет, с особой отчетливостью сознаю, что мне достался «штучный» мужчина. И это говорю не я одна, а все женщины, знавшие его.
Утверждение «сила мужчины в его женщине» — справедливо с точностью до наоборот. Не знаю, было ли мое влияние на его жизнь и творчество заметно, но меня во многом создавал он.
В чем таился главный козырь наших гармоничных отношений? Не в том ли, что мы, отличаясь по темпераменту, вместе с тем дополняли друг друга?
Простой пример. Мы мчимся на наших «Жигулях» по немецкому автобану, где допустимая скорость 90 км в час — непривычная роскошь, потому что на наших дорогах тогда, тридцать лет назад, негде было так разогнаться. Если за рулем я, то, поставив ногу на «газ», так и держу скорость — стрелка спидометра не шелохнется. Даже скучно. Но вот за руль пересаживается Боря — и стрелка скачет, она словно резвится: то зашкаливает за 100, то показывает 80. Весело. Его нога все время в движении, как и он сам.
Я могу часами равномерно и терпеливо выкашивать газон электрокосилкой, проходя ряд за рядом. Газон — как из магазина, ровненький. Боря с косилкой ходит, фантазируя: он выкашивает только понравившиеся участки, оставляя для меня неугодные ему.
Другой пример: если я делаю какую-нибудь рутинную домашнюю работу, то зачастую стараюсь сделать ее кое-как, выгадывая в скорости и прогадывая в качестве, хотя любимую работу буду шлифовать и совершенствовать в ущерб собственному отдыху.
Мое нетерпение в освоении новой техники тоже своеобразно. Я не стремлюсь вникнуть вглубь, мне лишь бы сразу начать на ней работать.
Боря подобную работу делает, пожалуй, излишне добросовестно. Он готов отставить свое любимое творчество, чтобы сделать для меня перевод (с любого языка!) технической характеристики и правил пользования очередным бытовым прибором. Меня бы устроил и поверхностный перевод, лишь бы знать, что я должна нажать и куда вставлять, чтобы техника заработала, но он непременно нарисует схему с пояснением на русском языке, предусмотрит всевозможные варианты использования данного приспособления.
Посмотрите, в каком порядке лежат у него на полках и в ящике письменного стола необходимые полезные предметы: крохотные винтики в пробирке из-под валидола и маленькие отвертки для починки очков; фломастеры и ножички для разрезания бумаги; прибор для определения напряжения батареек, тестер (даже не один); паяльный аппарат и флакон с припоем; наборы с винтами и гайками; ножницы, пинцеты; пистолет для склеивания пластмассы, тюбик с клеем, скотч; фонарик, запас дискет, две электрические отвертки (зачем две? — да они разной скорости!); набор проводов и других электрических деталей; лупы, микроскоп, бинокли. Ему достаточно было протянуть руку, даже не глядя, чтобы воспользоваться одним из них.
Я не перечислила и доли того, что могла бы.
Завершает перечень нужных вещей особый инструмент, который он выписал из Германии, — «хваталка».
С ее помощью, не вставая с коляски, он мог дотянуться до форточки или до принтера, чтобы вынуть напечатанную страницу, поднять с пола упавший предмет — любой, даже самый миниатюрный.
А его обращение с книгами! Забыла упомянуть флакончик с тальком. Это для того, чтобы вывести пятно, которое может случайно попасть на страницу, когда читаешь за обедом. (Перечитывая написанное, вспомнила, что именно сегодня, как раз за столом, читала Макиавелли — стараюсь читать книги, которые у него стояли близко, под рукой, — и посадила маленькое, почти незаметное пятно. Продолжаю читать, но чувствую — что-то меня тревожит, отвлекает. Поняла — пятно. Прервала обед. Пошла за тальком и засыпала. Действует безотказно.)
Как он огорчался, когда отрывались корешки у словарей, — именно за них приходится доставать их с полок. Он частенько обращался ко мне за помощью, просил подклеить.
Не любил, когда билась посуда. (Я же не особенно огорчалась, считая, что это к счастью.)