Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жду вас – из Индии.
Жду вашей «Арктики».
9 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Сегодня умерла у нас кошка пума, прожила четыре года. Взяли ее из страшных передвижных зверинцев. До полутора лет жила у нас дома, ела борщ из кастрюли.
Было несколько приступов в последние полгода, а три дня назад случился последний. Со всеми успела попрощаться, она и в вольере оставалась ручной.
Мы все ее погладили, попрощались.
Теперь она на вечной свободе.
Берегу Ирму. Знаете, иду по лесу, подбежит и в ладонь носом уткнется, и взгляд, что мы идем вместе.
Всегда держит меня в поле своего взгляда.
12 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Проснулся утром, зашел к Гамме, поставил ведро воды, выдал сена и горсть овса, промытую (но только хорошо, в трех водах!) морковку. Почистил – денник и лошадь. Когда почистил денник, насыпал свежих опилок. Из сосны. Опилки нам часто привозят с лесопилки. И, когда почистил, обязательно вдохнул горсть сосны на ладони. Кусочек дерева! Лошадь почистил, заседлал. Седло у нас старое, пастушье, потертое и, разумеется, скрипит. Вальтрап – из старого детского одеяла (вальтрап, он кладется под седло). А уздечку и недоуздок нам сшил цыган Андрей. Приходил, примерял, обмеривал. И похлопывал Гамму по бокам. Прощупывал и осматривал ей зубы (а они стертые, ей все-таки восемнадцать лет!). Поднимал на колено к себе ее копыто – проверял «стрелку». На копыте у лошади «стрелка», такая галочка. И когда чистят копыта, чистят «стрелку».
Купаем лошадь и растираем ее полотенцем, трем бока. И она, намытая и начищенная, лоснится. И переступает ногами от наслаждения, нетерпенья. И не выдерживает и начинает уже сама – от удовольствия и радости жизни – кататься по снегу. Перекатывается, оставляя на снегу огромные распаренные потом и лошадиной солью вмятины. А смыв ненужное, лишнее, вся встрепенется.
Мне рассказали случайно, как мыть хвост лошади. Берешь ведро с горячей водой, потом шампунь, хвост опускаешь в ведро, стираешь и полощешь…
15 декабря
Москва
Марина – Юле
Страшно рада была услышать твой голос, Юленьк, – хотя и спросонок.
Сто часов лету с посадкой в Арабских Эмиратах, да еще перегревшись у Тадж-Махала, очумев от ароматов, улетных лиц, жары, островов с древнейшими храмами, вырубленными в скалах Шентбандара, Аравийского моря и своих авантюрно развернутых спичей на хинди, урду и других незнакомых мне языках, обращенных к мудрым продвинутым индийским интеллектуалам.
Махотин очень снимал в пути, даже из окна автомобиля. Вот тебе, например, наш поход в Агру, к Тадж-Махалу, который не просто памятник любви, а нечто еще даже большее, как настойчиво втолковывал нам проводник.
И в самом деле, при ближайшем рассмотрении это восьмое – или я не знаю какое – чудо света. Все пространство звенит вокруг и поет. Жара была, долгий путь, толпы народу. Зато возвращаешься по тенистой аллее древних в три обхвата мимоз и других диковинных деревьев – по стволам которых мечутся гималайские полосатые белки, вылитые с виду бурундуки, а на ветках распевают птицы, и только ты могла бы определить, какого они роду-племени. По утрам – золотой свет в тумане и парящие в окне на восемнадцатом этаже орлы; вот что главное там: этот всепроникающий и пронизывающий свет…
16 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Дорогая Марина!
Рада, что Индия по-прежнему ваша и щедро дарит вас своим светом золотым.
А у нас зима, зимой все здесь по-другому, никого нет. И мы – как зимовщики, разбросанные по необитаемому острову, затерянному в океане. У каждого из нас есть свой хит. У Оли на Ворониче – сам Воронич, огромная, сейчас обесснеженная гора, снег выпадает на склоны, но быстро тает из-за туманов, мглы. Внизу пустые сады черные, черные квадраты огородов, опустевшие дачные дома, дом окнами выходит в поле, тоже голое, бесснежное, пустое. В августе на нем собирались аисты перед отлетом, поле пестрело аистами, а сейчас только пожухлая трава. И по-прежнему у нее глина во дворе, дом с крышей и с типографскими листами вместо шифера. Зато – камин, который когда-то построил Марик! Так мы иногда сидим, сидим. Выходим, чернота, ночь, и с Вероникой идем домой по дороге. Под светом луны, или звезд, или просто по серости, туману.
У меня достоинство – пустота. Три пустых дома, дорога – тоже в поля. Рядом озеро. Никаких дорог, они все за спиною дома. Колодец рядом. Огромное деревянное крыльцо.
А у Вероники, конечно, – звери. Привезли краснозобых казарок, гуляют по саду японские фениксы, маленькие, но яркие, огненно-рыже-желто-красные петухи. Все ночуют на деревьях.
Зато общий хит – луна! И на луну воют волки. Это счастье, Марина, услышать вой волков (не в далеком и не в глухом лесу, конечно!). Но благородно, чисто, глубоко. Так возвращаешься с работы – под вой волков и на просвет луны.
И мне не нужен фонарик, чтобы вставить в замок ключ.
21 декабря
Москва
Марина – Юле
А меня, Юль, позвали выступить в музей Булгакова на Садовой. В последний момент предупредили: у них сайт затуманился, поэтому неясно – будет публика или не будет.
– Кот будет, – успокоил меня Лёня. – Остальные – Коровьев, Азазелло, особенно Воланд – точно не придут, им некогда!
Прибегаю, а там полон музей, народ сидит молча, ни шороха, ни скрипа, мне даже не хотелось нарушать тишину.
Так я провела этот странный вечер – на фоне увядших роз в стеклянной вазе на старом пианино, парящий надо мной портрет Булгакова с папиросой в зубах, чернейший кот лысоватый у моих ног. И материализованная из пустоты публика: ни я никого не знаю, ни меня. «Булгаковщина»!
Однако лишь смолкла песнь, зрители повскакали с мест, смели все книги из авоськи моего издателя и растворились в воздухе. Только что червонцы не посыпались с потолка, и то никто бы не удивился.
Посылаю фото, где я уже вот-вот оседлаю метлу, и – поминай как звали!
Снимок огненной полыньи в небе всем разошлю от нас с тобой на Новый год!
25 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Марин, выпал снег. И мгновенно все преобразилось. Ресницы у яков, у лосей, косуль. Заснеженные ресницы, спины. У Ирмы тоже реснички заиндевели. Подставляет гладить живот, а там густой мех. Дышит, и от инея, изморози у нее белые усы.
Снегопад и волк.
Все к зиме обросли: бараны, яки. Белые деревья, кусты, поля.