– Того же номера или та же самая? – уточнил Ванзаров.

– Ну, пусть одной марки, – нехотя согласился Лебедев. – Так ведь еще какая наглость: Каренин берет коробку сигар, втыкает туда пружину, и от полной безнаказанности вставляет свой же ножик, да еще с монограммой! Ах, как это трогательно: мой любимый детский ножик пропал, которым словечки на парте вырезал. Не знаете, господа, куда он делся? Ах, вы нашли его в глазу моего дядюшки Стивы? Как это мило, благодарю вас!

Разойдясь не на шутку, Аполлон Григорьевич схватил карандаш со стола и вогнал его в чернильницу. Спасло, что чернила в ней давно высохли.

Ванзаров смахнул крошки грифеля и сел на краешек стола.

– Даю вам слово, что мы немедленно поедем арестовывать Каренина, если вы четко, внятно и с фактами ответите мне хотя бы на один из трех вопросов. Готовы сыграть в полицейскую рулетку?

Лебедев раздраженно хмыкнул, но вызов принял.

– Вопрос первый: для чего Каренин перетащил и аккуратно положил рядом с балериной тело своего отца?

– Нервы разошлись, застыдился содеянного, подальше с глаз убрать захотел…

– Следовательно, у вас одни предположения, основанные только на вашей личной неприязни к Сержу Каренину.

Спорить Лебедев не стал, но потребовал второй вопрос.

– Уже спрашивал, но для вас не жалко повторить: зачем Каренин избавляется от портретов своей матери? Ваши аргументы…

В этот раз Аполлон Григорьевич решил подготовиться. Он долго морщил лоб, дергал себя за ус и всячески хмурился.

– Это давний детский страх перед матерью. Его месть за то, что она оставила его, – глубокомысленно заявил он.

– Надеюсь, вы услышали, что сказали, – заметил Ванзаров, хотя на языке у него вертелось совсем другое словечко. – У вас остается один шанс на арест Каренина. Что с его запиской мадемуазель Остожской?

Лебедев плотоядно ухмыльнулся.

– Помните: вы обещали брать немедленно! – сказал он, потирая руки. – Сравнивая эту любовную весточку с письмом, которое вы лично утянули с его стола, скажу следующее: написано очень чисто, старательно и чрезвычайно похоже на оригинал. Тонко и аккуратно выведено, как на гравюре. Буквально художественная работа.

– Так написал бы фальшивомонетчик, который привык подделывать подписи на казначейских билетах?

– Очень может быть, – согласился Лебедев. – Завиток к завитку.

– Так за что же Каренина арестовывать?

Вопрос этот поставил Лебедева в тупик. Он никак не мог согласиться, что из трех попыток проиграл все. Его неспокойной натуре срочно требовался хоть какой-то реванш.

– Можно подумать, вы знаете ответы! – воскликнул он.

– Знаю, – твердо ответил Ванзаров.

– Тогда почему же убийца на свободе гуляет?

– У меня косвенные улики и выводы из наблюдений. Логику присяжные не примут.

Лебедев окончательно возмутился.

– И сколько же злодею гулять на свободе?

Ванзаров хотел ответить, что от него мало что зависит. Что надо подождать, пока убийца сам не попадет в свою же ловушку. Все эти доводы показались ему столь неубедительными, а гнев Аполлона Григорьевича столь возможным и разрушительным, что и пробовать не стоило.

– Еще совсем немного, – ответил он. – А пока пусть господин Каренин погуляет на свободе. Прошу простить, мне нужно исчезнуть по срочному делу…

Глядя в спину Ванзарова, исчезнувшую за дверью приемного отделения сыска, Аполлон Григорьевич боролся с сомнениями: то ли его виртуозно разыграли, то ли он чего-то не понял. В конце концов, сомнения победили. И он раскурил новую сигарку.

Ольга Левина бродила по номеру, не находя себе места. Она страдала оттого, что не могла решиться хоть на что-то. Ей давно пора было уехать в Петергоф, чтобы помочь матери, но она боялась проклятий брата. Ей нужна была помощь или хоть мужское плечо, на котором можно выплакаться, но она не посмела послать записку Каренину. Обвинение в убийстве, брошенное Митей, пугало ее и лишало воли. К тому же ей давно пора было ехать на репетицию, но она боялась переступить порог театра из какого-то суеверного чувства. С чего-то она вбила в голову, что, если приедет, никогда не получит роль. Все должно было решиться завтра, когда состоится заседание художественного совета, на котором и будет решена ее судьба. Ольга наверняка знала, что от партии Раймонды зависит ее судьба. Или все: успех, известность, слава, или ничего. Не получит роль, так и жить ей больше незачем. Серж обещал, что со всеми нужными людьми в совете он переговорил лично. Оставался буквально один голос, но и он уже склонялся в пользу Ольги. Пока же была неизвестность, страх и сомнения.

В дверь постучали. Обрадовавшись, что приехал Серж, она бросилась открывать, не спрашивая, кто там. На пороге стоял незнакомый ей молодой человек.

– Госпожа Левина? – спросил он таким тоном, каким в театре говорили жандармы, когда просили публику проходить быстрее мимо царской ложи.

Она отступила, не зная, что и подумать.

– Что вам угодно? Кто вы? Зачем? – торопливо спрашивала она.

Ванзаров представился официально и пояснил, что цель его визита связана с расследованием смерти ее отца.

Ольга невольно загораживала собой комнату. Чиновник полиции не настаивал, чтобы пройти. Кажется, его вполне устраивал разговор на пороге.

– Я ничего не знаю, – сказала она. – Летом они живут в Петергофе, я здесь… Это все так ужасно… Отец не желал со мной общаться после того, как я поступила в балет… И все это так кажется глупым теперь… Я до сих пор не видела маму… Теперь, кажется, и брат меня проклял.

– Проклял? – спросил Ванзаров с таким интересом, будто речь шла о новом фокусе. – За что же так осерчал?

– Митя узнал кое-что, глубоко неприятное ему.

– Про ваш роман с Сержем Карениным.

Ей показалось, что молодой человек насмехается над ней. Ольга снесла это оскорбление, только щеки коснулась, – кажется, совсем раскраснелась от волнения…

– Ольга Константиновна, я долго не задержу вас. Ответьте мне, но не спешите, а хорошо подумайте: кто мог желать смерти вашему отцу?

Вопрос показался наивным. Надо было совсем не знать ее отца, чтобы такое спросить. Для Ольги отец был настолько непонятным существом, словно она была вовсе не его дочь. Она запомнила его нервным и неприятным, вечно поучающим ее, Митю и маму, но при этом беспомощным и беззащитным, когда дело касалось простейших жизненных мелочей. Левин мог дойти до крика, стоять перед Китти в хорошо знакомой позе с кулаками перед грудью, а уже через час плакать у нее на плече. Ольга не могла представить, что у отца вообще были враги.

– Нет, нет, это невозможно, – наконец ответила она.