сотворении мира» называет «благоразумием». О том же Соломон говорит (Экклезиаст, VII, 30): «Бог сотворил человека правым, простым, но люди сами возомнили слишком много о себе». «Люди пустились на хитрость», – как заявляет в упомянутом месте Филон. Дион Прусийский говорит в шестой речи: «У людей, следовавших за первыми людьми, хитрость и разнообразная изобретательность[304] приносили им немного пользы. Они пользовались своим умом не столько для внедрения мужества и справедливости, сколько для удовлетворения своих страстей». Древнейшие промыслы – земледелие и скотоводство – появились у первых братьев не без некоторого распределения имущества. Из различия способностей проистекли соревнование и даже убийство, и, наконец, когда добрые осквернились сообществом злых, водворился быт гигантов[305], то есть насильников, или тех, кого греки называли «самоуправными». По очищении мира Потопом предшествующая зверская дикость сменилась разгулом страстей[306] – опьянением вином и появлением отсюда недозволенных любовных уз[307].

3. В особенности же согласие было нарушено заносчивым пороком – честолюбием, символом чего явилась Вавилонская башня, затем последовал общий передел земли (кн. Бытие, X, XI). Но и после этого все-таки между соседями сохранилась общность не скота, но пастбищ, потому что при малочисленном населении столь велик был простор земли, что при отсутствии какого-либо ограничения ее было достаточно для удовлетворения многих. У Вергилия сказано («Георгики», кн. I):

Не водилось ни метить поля, ни делить пограничной межою.

Наконец, с возрастанием числа как людей, так и скота стали делить землю не между родами, но между семействами (кн. Бытие, XIII). Колодцы же, вещь весьма необходимую в местности безводной и недостаточную для многих, каждый старался присвоить путем завладения (кн. Бытие, XXI)[308]. Вот чему мы научаемся из Cвященной истории и что в достаточной мере согласуется с тем, что сказано у философов и поэтов о первоначальной общности имуществ и о последующем распределении вещей, чьи свидетельства приведены нами в другом месте («Свободное море», гл. XV).

4. Из этих источников мы узнали причину, по которой произошел переход от первобытной общности имущества к распределению сначала движимых, а затем и недвижимых вещей. Очевидно, люди, наскучив довольствоваться дикими растениями, служившими им пищей, пещерами в качестве жилищ, ходить нагими или одеваться в древесную кору или звериные шкуры[309], избрали себе более изысканный образ жизни; и потому явилась необходимость в ремесле, применяемом отдельными лицами к отдельным вещам. Общности же имущества сначала воспрепятствовало расстояние между местностями, куда разошлись люди, затем – недостаток справедливости и взаимной приязни, вследствие чего ни в труде, ни в потреблении плодов не сохранилось должного равенства.

5. Вместе с тем мы узнаем, каким образом вещи перешли в частную собственность, а именно – не одним только актом личной воли, ибо тогда ведь одни не могли бы знать, что угодно другим считать своим имуществом, чтобы воздерживаться от посягательства на него и чтобы многие не претендовали на одну и ту же вещь; но некиим соглашением, или выраженным явно, как путем раздела, или молчаливо предполагаемым, как путем завладения[310]. Как только общность имущества опостылела, но не был произведен еще раздел, надо полагать[311], что все согласились в том, чтобы каждый получил в собственность то, чем успел завладеть[312]. Цицерон говорит («Об обязанностях», III): «Каждому дозволено предпочесть, чтобы средства существования достались ему, а не другому, поскольку это не противно природе». К этому необходимо добавить следующее место из Квинтилиана («Речи», XIII): «Если условие таково, что все, что поступило в пользование человека, стало собственностью владельца, то, стало быть, похищение принадлежащего по праву составляет преступление». А когда древние назвали Цереру «законодательницей» и посвященные ей торжества – тесмифориями (Макробий, «Сатурналии», III, гл. XII), они обозначали этим то, что путем раздела полей возник новый правопорядок[313].

III. О том, что некоторые вещи не могут стать собственностью, как-то: море, взятое в целом или в главных своих частях; и почему именно

1. Установив эти положения, мы утверждаем, что море, взятое как в целом, так и по частям, не может составить предмета права частной собственности. Такое право имеет отношение к частным лицам, но не к народам, это мы доказываем сначала соображениями нравственности.

Здесь отсутствует основание, по которому прекратилась бы общность имущества, ибо море столь обширно, что может быть достаточно для любого пользования всех народов – для черпания воды, для рыболовства, для мореплавания. То же следует сказать о воздухе, поскольку возможно пользование им без использования земли, которое, например, имеет место в случае охоты на птиц[314]; оттого-то охота на птиц и простое преследование подчиняются закону того, кто господствует над землей.

2. Не иначе следует полагать о песчаных морских отмелях, которые не поддаются обработке и допускают единственно лишь добывание песка из их неисчерпаемых запасов.

Существует и естественное основание, воспрещающее завладение морем, мыслимое так, как мы уже сказали выше. Ведь завладеть возможно только вещью ограниченной[315]; оттого Фукидид (кн. I) называет пустую землю «неразмежеванной», а Исократ («Панегирик») землю, занятую афинянами, называет «подлежащей размежеванию». Тела же текучие не допускают сами по себе ограничения, ибо, по словам Аристотеля («О происхождении животных», кн. II, гл. 2), «жидкость не может быть ограничена собственными пределами». Телами текучими можно завладеть только тогда, когда они наполняют другие вещи. Так были заняты озера и болота, равно как и реки, заключенные в своих берегах. Море же сушей не окружено; оно по пространству равно суше или даже обширнее ее[316], отчего древние говорили, что суша, наоборот, окружена морем: «Океан опоясал землю, как оковами». Эти слова Аполлония приведены у Филострата (кн. VII, гл. XII). Сульпиций Аполлинарий у Авла Геллия говорит: «О чем можно сказать, что оно находится за пределами океана, если океан со всех сторон опоясывает и обходит все земли?» (кн. II, гл. 13). И далее: «Так как, напротив, он омывает все земли кругом и отовсюду, то ничего нет позади него; но поскольку все земли опоясаны кольцом его волн, то все, что заключено между его берегами, находится посреди него». Марк Ациллий, консул, в речи к воинам, приведенной у Ливия, (поминает об «океане, который ограничивает земной круг своими объятиями». В «Свасории» Сенека океан называет оковами всего земного пространства и охраной земель; у Лукана – «волной, сжимающей мир». И невозможно вообразить раздела его, ибо, когда впервые происходил раздел земель, в большей своей части море было еще неизвестно; и оттого нельзя изобрести никакого способа его раздела, о котором могло бы состояться соглашение столь разобщенных народов.

3. Следовательно, то, что находилось в общем владении и не поступило в первоначальный раздел, становится частной собственностью уже не в порядке раздела,