Высокая скорость – недостижимая мечта Егора Вожникова, теперь уже куда более князя Заозерского, нежели ушкуйного атамана. Пятнадцать верст в сутки – вполне нормально, двадцать – очень хорошо, тридцать – только верхом и налегке, пятьдесят – предел возможностей. Шкала спидометра с разбивкой до двухсот километров в час казалась отсюда несбыточной фантастикой. Правила дорожного движения, запрещающие превышать скорость, в здешних мерах длины, «пяти дневных переходов в час», – никто не воспринял бы даже за шутку.

Разумеется, если задаться целью выжать максимум возможного, то скорость движения армии можно разогнать и до тридцати верст в день[35]. Но это если избавиться от пехоты и второстепенных грузов, скинув их на ушкуи и ладьи, навьючить на лошадей припасы, без которых не обойтись, а тяжелые, но необходимые предметы вроде пушек и пороха – уложить на возки, запряженные не парами, а шестерками рысаков.

Шестеркой был запряжен и возок пастыря, который мягко покачивался на пологих волнах пыльной грунтовки. Архиепископ Симеон, прочитав молитву и отпустив Егору его мелкие невольные грехи, по-отечески положил ладонь на колено князю.

– Стремление твое, сын мой, освободить древние христианские земли от сарацинской скверны зело похвально, – вкрадчиво произнес священник. – Однако не поделишься ли ты замыслом своим? Ответь, каковой путь выбираешь ты для сего дела, как намерен идти к Царьграду? Дорогой меча и крови – или мира и молитвы?

– Ты тоже хочешь попрекнуть меня союзом византийского императора с османским султаном, отче? – Егор упрямо сжал зубы. Допускать развития Османской империи в могучего гиганта он не собирался. Громить ее нужно сейчас, пока есть шанс, пока турки слабы и до русских земель добраться не успели.

– Нет, что ты, княже, – покачал головой архиепископ. – Мыслю я, не иначе как разумом помутился Мануил, коли дружбу водит с теми, кто ищет его смерти.

– Точно ищет? – Вожников почуял, что есть шанс разжиться полезными сведениями.

– Полных шесть лет осаждал священный Царьград османский султан Баязид, и токмо явленное Господом нашим чудо спасло город от падения, – сложив ладони перед собой, начал свой рассказ архиепископ. – Нищета и голод легли непереносимой тяжестью на защитников Царьграда. Многие из них, не в силах снести подобной муки, по веревкам и лестницам спускались с крепостных стен и ради спасения живота своего сдавались османам в полон. Стены опустели, ибо последние защитники не могли держать оружия, падая от голода, и токмо высота каменных укреплений не позволяла воинам султана ворваться на улицы города… И в тот час, когда никто уже не надеялся на спасение, а священники молили уже не об избавлении от врага, а о скорейшей смерти, могучий Тамерлан обрушил свои тумены на южное османское порубежье. Султан Баязид, сняв осаду, кинулся спасать державу от сей напасти и сложил голову в смертной битве[36]. Чудо чудное отвернуло исконного османского ворога от стен православной столицы. Вот уж не знаю, сын мой, по какому такому наущению чудом уцелевший император ныне отогревает сию змею у себя за пазухой.

– Тогда что тебя беспокоит, отче?

– Путь твой, княже, лежит через земли исстари православные, – ответил священник. – Княжество Молдавское, под иго польское попав, тоже немало натерпелось от нашествия латинянского, однако вера отчая выстояла в сердцах православных, и господарь Лацко отверг ересь папскую, запросил себе епископов христианских от митрополита Антония. Так что в землях сих ныне наши единоверцы проживают. За Молдавским княжеством лежит Валахия, также издревле православная, не раз к тому же с османами воевавшая.

– Вот оно как… – прищурился Егор, вспоминая карту и распланированный путь к Босфору. – Ну, коли православные, пусть к походу моему присоединяются. От лишнего союзника я не откажусь. Встанут под мою руку – получат свою долю от победы. Попытаются помешать – сотру в порошок и земли татарам раздам.

– Коли в союзники господарей Александра и Мирчу привлечь желаешь, сын мой, надо бы хоть как-то упредить их о желании таком. Ибо, внезапно увидев на землях своих рати бесчисленные, они ни о чем, кроме войны, помышлять не смогут.

– Дай припомню… Княжество Валахское в низовье Дуная по обе стороны от него лежит, с османами там гранича? А Молдавия по берегам реки Прут тянется, от впадения его в Дунай и до самого истока?

– Верно, княже, – кивнул архиепископ.

– Тогда, отче, отпиши им грамоты… Коли дружны они интересам моим, пусть через земли свои пропустят. От Молдавии мне нужны проводники и провиант на привалах, от Валахии – чтобы корабли мои на Дунай невозбранно пропускала, а османские, наоборот, топила. Ну, или хотя бы обратно в море заворачивала. Ратников просить не стану, но если дадут, не откажусь. Вот, пожалуй, и все. Коли на границе проводники не встретят, стало быть, от дружбы отказались. Буду считать за врагов.

– Ты просишь, чтобы им написал я? – удивился Симеон.

– Больше некому, отче. Мы ведь за православие сражаемся, за истинную веру, а не разбойничаем, ровно тати. Ты в землях русских ныне архиерей верховный. Кому, как не тебе, к их совести взывать и о целях наших сказывать? Выбери монахов разумных, лучше постарше возрастом, их с письмами и отправим. Верховому гонцу мои полки все равно не обогнать, посему поплывут на стругах. Под парусом, да с гребцами недели на две главные силы обгонят. И чина своего при том суетливостью не уронят.

– Я не верховный, – покачал головой новгородский пастырь и осенил себя крестным знамением, смиренно поцеловал нагрудный крест. – Волею Божией и патриарха вселенского блюстителем всея Руси митрополит Фотий поставлен.

– Чего-то затихарился он куда-то, целый год ни слуху ни духу… – почесал в затылке Егор. – На что нам такой «блюститель»?

– Я бы на его месте тоже «затихарился», – не смог сдержать улыбки отец Симеон. – Уж очень рьяно ты меня в пастыри всерусские продвигаешь. А место занято. Я так мыслю, все знают, что с людьми случается, коих надобно с места убрать.

– Да ладно, – рассмеялся Вожников. – Разве я кровожаден? Пусть живет.

– Я знаю, что ты добросердечен, сын мой. Но все равно бы не рисковал.

– И все-таки говорить от имени русского православия придется тебе, отче. Так ты напишешь послания к господарям?

– Готовь струги, сын мой. К вечеру я выберу достойных сего поручения посланцев.