За сорок минут я напечатала три страницы заметок, чтобы отправить их по почте. Я присовокупила к ним письмо с объяснением, почему индийская чета не годится, нашла чистый конверт без официальной шапки, отыскала марку на дне сумки и еще успела сбегать к почтовому ящику на Парк-лейн и вернуться до конца перерыва. И до чего же скучно было после рассказа Тома читать перечень незаконно транспортируемого груза на «Клодии»: пять тонн взрывчатых веществ, оружия и боеприпасов – сравнительно мелкий улов. В одной служебной записке говорилось, что Каддафи не доверяет Временной ИРА, в другой подчеркивалось, что МИ-6 «вышла за границы своей компетенции». Мне это было глубоко безразлично.

В тот вечер в Камдене я ложилась спать в хорошем настроении, впервые за неделю. На полу стоял мой чемоданчик – завтра вечером его предстояло собрать и в пятницу вечером ехать в Брайтон. Осталось потерпеть два рабочих дня. К тому времени, когда увижу Тома, он уже прочтет мое письмо. Я опять скажу ему, какой хороший получился у него рассказ. Еще раз объясню вероятности – на этот раз понятнее. А потом – наш обычный распорядок и ритуалы.

В конце концов, подсчет вероятностей – это всего лишь техническая деталь. Сила рассказа заключалась в другом. Засыпая в темноте, я подумала, что начинаю понимать, из чего рождается вымысел. Как читательница, притом привыкшая к быстрому чтению, я не вникала в этот процесс. Берешь с полки книгу, и там все уже придумано, населенный мир, не менее очевидный, чем тот, в котором ты живешь. Но теперь, как Том, сражавшийся в ресторане с Монти Холлом, я подумала, что поняла механику сочинения или почти поняла. Это почти как в кулинарии, сонно думала я. Только здесь не жар преобразует ингредиенты, а чистый вымысел, искра, скрытый элемент. Результат будет больше суммы частей. Я попробовала их подсчитать: Том подарил герою мое знание вероятностей, а также поселил в нем тайное возбуждение от мысли о том, что он рогоносец. Правда, преобразовав его в нечто более приемлемое – гнев ревнивца. Индийской чете и младенцу с заячьей губой была поручена роль в номере 403-м. Их милая застенчивость оттеняла похотливую разнузданность парочки в соседнем номере. Том взялся распорядиться предметом («только дурак будет держаться первоначального выбора!»), которого не понимал, и захотел сделать его своим. И сделает своим, если использует мои предложения. Ловкость рук позволила ему представить Терри несравненно лучшим математиком, чем его создатель. С одной стороны, было понятно, как эти части сложены и распределены. Загадка заключалась в том, как они соединились в нечто связное и правдоподобное. Мысли разбегались, и, уплывая к границе забытья, я подумала, что почти понимаю, как это сделано.

Через некоторое время, когда раздался звонок в дверь, он обозначился во сне как кульминация замысловатой цепи совпадений. Пока сон улетучивался, позвонили еще раз. Я не встала, надеясь, что спустится кто-нибудь из соседок. Все-таки они ближе к входной двери. После третьего звонка я включила свет и посмотрела на будильник. Без десяти двенадцать. Я спала час. Опять зазвенел звонок, настойчивее. Я надела халат, вставила ноги в домашние туфли и пошла вниз, не понимая спросонок, почему я должна спешить. Наверное, одна из девушек забыла ключ. Так уже бывало. Внизу линолеум холодил ноги сквозь подошвы шлепанцев. Я накинула цепочку и приоткрыла дверь. Через десятисантиметровую щель я увидела фигуру мужчины на приступке, но лица его не разглядела. На нем была гангстерского вида шляпа и плащ с поясом; в свете уличного фонаря блестели дождевые капли на плечах. Я испугалась и захлопнула дверь. Знакомый голос тихо произнес:

– Извините, что обеспокоил. Мне надо поговорить с Сириной Фрум.

Я сняла цепочку и открыла дверь.

– Макс, что ты тут делаешь?

Он был пьян, слегка покачивался. Обычно он хорошо владел лицом, но сейчас его черты как будто расплылись. Когда он заговорил, от него пахнуло спиртным. Он сказал:

– Ты знаешь, зачем я здесь.

– Нет, не знаю.

– Я должен с тобой поговорить.

– Завтра, Макс. Пожалуйста.

– Нет, срочно.

Я уже совсем проснулась и понимала, что, если и отошлю его, все равно не засну, поэтому впустила его и привела на кухню. Зажгла две конфорки на газовой плите. Это был единственный источник тепла. Макс сел за стол и снял шляпу. Ниже колен брюки у него были испачканы. Наверное, он шел по городу пешком. Вид у него был немножко безумный, губы отвисли, под глазами – иссиня-черные круги. Я хотела налить ему горячего чаю, но раздумала. Меня задело, что он обращается со мной как начальник и считает себя вправе будить меня, раз я подчиненная. Я села напротив и наблюдала, как он педантично стряхивает тыльной стороной ладони воду со шляпы. Он старался не выглядеть пьяным. Меня познабливало, но не только от холода. Я подозревала, что Макс пришел сообщить еще какие-то плохие новости о Тони. Но что еще можно сказать худого о мертвом предателе?

– Не верю, что ты не понимаешь, для чего я пришел.

Я покачала головой. Он усмехнулся, восприняв это как маленькую простительную ложь.

– Когда мы встретились сегодня в коридоре, я понял, что мы с тобой думаем об одном и том же.

– Понял?

– Брось, Сирина. Мы оба это знаем.

Он смотрел на меня серьезно, просительно, и тут я, кажется, сообразила, к чему это все ведет, и что-то во мне устало опустилось от перспективы выслушивать его, отвечать отказом и вообще как-то с этим разбираться. И как-то размещать это в будущем. Но все равно сказала:

– Я не понимаю.

– Мне пришлось разорвать помолвку.

– Пришлось?

– Когда я сказал тебе о ней, ты ясно дала мне понять твои чувства.

– И?

– Ты не могла скрыть разочарования. Я был огорчен, но обязан был переступить через это. Нельзя, чтобы чувства становились помехой в работе.

– Я тоже этого не хочу, Макс.

– Но каждый раз, когда мы встречаемся, я знаю, мы оба думаем о том, что могло бы быть.

– Слушай…

– А что касается всех этих, ну, знаешь… – Он взял шляпу и стал внимательно ее рассматривать – …свадебных приготовлений… Обе наши семьи были этим заняты. А все время думал о тебе… Думал, я сойду с ума. Сегодня утром, когда мы встретились, нас обоих оглушило. Мне показалось, ты сейчас упадешь в обморок. Я, наверное, так же выглядел. Сирина, это притворство, это безумие – молчать. Сегодня вечером я говорил с Рут и сказал ей правду. Она очень расстроена. Но от этого нам было не уйти, это неизбежность. Мы больше не можем от нее отворачиваться.

А я не могла посмотреть на него. Меня раздражало, что свои переменчивые потребности он приписывает неумолимой судьбе. Я этого хочу, следовательно… это воля небес. Что такое с мужчинами, что элементарная логика для них так трудна? Я посмотрела вдоль плеча на тихо шипящие конфорки. Кухня наконец-то согревалась, я освободила ворот халата и откинула со лба растрепанные волосы, чтобы яснее думать. Он ждал от меня правильного признания, чтобы присовокупить мои желания к своим, утвердить его в солипсизме и меня к нему приобщить. Но, может быть, я слишком строго судила о нем. Это было просто недоразумение. Так, во всяком случае, я решила это трактовать.