— Если вы хотите, чтобы я вас осмотрел, придется выйти, — сказал я.

— Никто не должен меня видеть, иначе на меня падет проклятие, и я погибну.

Я выпрямился, чувствуя себя несколько оскорбленным:

— Я не мужчина, мадам, — я врач, а следовательно, бесполый мутант.

Появилась красивая девушка, одетая в пышное белое платье, на мой вкус, слишком похожая на диккенсовскую мисс Хэвишем.

— О-о-о, — сказала она, — а разве вы не красивый молодой самец?

Мое отражение в зеркале показало лысеющего очкарика.

— Ты нечасто встречаешься с парнями, не так ли? — спросил я. — А что там насчет боли в груди?

— Признаюсь, это всего лишь уловка, — сказала она, многозначительно поглаживая мою лысину. — Мне стало одиноко без мужской компании, и я подумала: какого черта, терапевты же должны приходить на дом по вызову!

Выражение ее лица внезапно изменилось.

— Поверить не могу, — произнесла она раздраженно, — ты ждешь целую жизнь, а потом появляются сразу два парня.

На экранах камер я увидел рыцаря в доспехах, бронзовые поножи сверкали на солнце, его могучий жеребец гадил на зеленую лужайку, что выглядело как ежегодный катарсис.

— Мне пора, — сказала она.

Я чувствовал себя отвергнутым. Рыцарь был высоким красавцем и смотрелся настоящим героем, но я-то езжу на «мерседесе». Разве большая блестящая машина уже ничего не значит?

Ланселот взбежал по лестнице, и выглядел он залихватски, хоть и не очень радостно. Его благородное лицо было серьезным, а глаза вылезли из орбит.

— Пойдемте скорее, доктор, прекрасная дева…

Я с некоторым удовлетворением отметил, что голос у него гнусавый и скрипучий.

— Да, я догадываюсь, она в обмороке, не так ли?

Я осмотрел ее. Грудь красиво вздымалась — так, как может вздыматься только очень бдительная грудь.

— Тяжелый случай мелодрамы, — сказал я.

— Это наш Господь, — сказала моя секретарша, — и прежде чем вы спросите, скажу, что это точно Он: у Него есть удостоверение личности.

— Ничего личного, Господи, — сказал я, — но для разумных людей Ты немного менее правдоподобен, чем Санта-Клаус, или гомеопатия, или все эти Самсоны и Голиафы.

— Эй, полегче, — ответил Он, — Самсон был порядочным трудолюбивым человеком. Сейчас он руководит мужской парикмахерской — или это было тогда? — Он почесал в затылке: — Вездесущность сбивает с толку, знаете ли. Я чувствую себя немного подавленным. — Тут Он лениво воскресил дохлого волнистого попугайчика (я как раз собирался почистить клетку). — Две тысячи лет и ноль благодарности. Когда все идет хорошо, они принимают это как должное, когда все идет плохо, меня обвиняют.

— Господь, я могу спеть несколько тактов об этом, — сказал я. — На самом деле вопрос в том, насколько Ты подавлен?

— О, не так уж и плохо, полагаю, — расхрабрился Он. — Но я тут подумал… понимаешь… может, пара таблеток…

— Увы, Национальный институт здоровья и клинического совершенствования выдал довольно недвусмысленные клинические рекомендации по депрессии легкой и умеренной степени, — ответил я. — Никаких лекарств для Тебя, Господи. Вместо этого занимайся спортом, сбалансированно питайся и постарайся больше гулять.

— А что еще они предлагают? — спросил Он, явно не впечатленный моим советом относительно образа жизни (еще одно доказательство Его человеческой сущности).

— Психологическую помощь, — сказал я.

— А вот это интересно, — оживился Он. — Я бы хотел получить консультацию. Куда идти?

— Эй, давайте устроим шоу прямо здесь[156], в сарае, — я решил, что упоминание о Микки Руни Его подбодрит. А потом похлопал Бога по колену и сказал: — Ну-ну.

Похоже, Ему это показалось бесполезным.

— Что-нибудь еще?

— Конечно, — заверил я. — Неужели Ты считаешь прекрасных людей из Национального института идиотами, которые понятия не имеют, что на самом деле происходит там, на улицах, с детьми? Когнитивно-поведенческая терапия — очень эффективное лечение.

— Отлично, — сказал Он, — я возьму несколько консультаций.

— Есть и плохие новости, — сочувствующе произнес я. — Поскольку у Тебя депрессия в диапазоне от легкой до умеренной, Твой случай не срочный. Я не могу направить Тебя напрямую. Сначала Тебе придется обратиться к психиатру, а несрочные психиатрические случаи обычно не рассматриваются в течение шести месяцев. А на когнитивно-поведенческую терапию тоже очередь, придется подождать еще столько же.

— В общей сложности около года, — прикусив губу, подсчитал Он. — Это долгий срок для депрессии. Есть другие варианты лечения?

— Никак нет, — услужливо ответил я.

— Никак нет, — эхом отозвался воскрешенный волнистый попугайчик.

— Так что, по сути, Национальный институт считает, — мучительно рассуждал Он, — что не существует методов лечения депрессии легкой и средней степени тяжести?

— Господь, Ты сказал — не я. Хорошего дня, — пожелал я, встал и умыл руки.

Примечание: Национальный институт здоровья и клинического совершенствования, должно быть, находится на другой планете, зато у них есть чувство юмора. Их председатель больше всех хвалил эту колонку.

Я вырос в сельской Ирландии и, как все остальные, читал Энид Блайтон[157]. Так что несколько лет назад, начав работать врачом в сельской больнице, я как будто вернулся домой.

Утром в первый день работы викарий помахал мне в знак приветствия, как и обещал Джон Мейджор[158]. Правда, я несколько удивился, увидев, как святой отец сползает с велосипеда, чтобы толкнуть местным подросткам экстази. Конечно, в горах Уолтона[159] все изменилось, подумал я, но, боже мой, церковь стала более значима.

И что еще более типично с точки зрения английской культуры, в ту ночь меня вызвали на место убийства. Тело лежало лицом вниз в местном крикетном клубе — на голове кровь, рядом окровавленная бита. Собравшийся комитет взирал на это, казалось, почти с удовлетворением и ностальгией по чему-то, как они считали, утраченному навсегда.