Черчилль вырос во время французской belle époque, его родители решили сочетаться браком в Париже, это был город огней и бесконечных развлечений, здесь он решил потратить свои выигранные деньги – на книги и «в прочих направлениях». Даже для англичанина, патриотичного в такой же степени, как и Уинстон Черчилль, не было ничего зазорного в признании превосходства французского качества жизни: вино, еда, элегантность замков, развлечения и стиль казино, удовольствие от купания на Лазурном Берегу и от попыток запечатлеть на холсте красоту природы. Французский был единственным иностранным языком, к изъяснению на котором Черчилль прилагал усилия. Впрочем, его чувства были глубже.

Черчилль верил в величие Франции, унижение ее армии было для него ужасным потрясением первых недель его премьерства – ведь когда-то ее полки вел в бой Наполеон, бюст которого покоился на столе Черчилля. Он сделал все от него зависящее, чтобы Франция продолжала воевать, он пытался пробудить мужество ее политиков и генералов. По мере того как новости становились все хуже и хуже, Черчилль четыре раза слетал во Францию, он старался вдохнуть жизнь в унылое французское руководство с помощью своего решительного франглийского. Он рисковал жизнью, чтобы попасть туда.

Когда Черчилль возвращался из одной такой поездки, пилоту его самолета «Фламинго» пришлось резко изменить курс, чтобы избежать встречи с двумя немецкими самолетами, обстреливающими с бреющего полета рыболовные суда вблизи Гавра. Это было 12 июня, а через сутки с половиной французы снова позвонили и потребовали прибыть на срочную встречу в Тур. Черчилль приехал на аэродром Хендон, где ему сообщили, что взлет не может состояться из-за плохой погоды.

«К черту! – сказал шестидесятипятилетний авиатор. – Я полечу несмотря ни на что. Положение слишком серьезное, чтобы беспокоиться о погоде». Полетев в грозу, они в должное время прибыли в Тур – даже сегодня такое приключение было бы опасным, и Бивербрук с Галифаксом, которые сопровождали Черчилля в этой миссии, наверное, были сильно растревожены.

Взлетно-посадочная полоса была в воронках от недавней немецкой бомбардировки, а французская наземная команда не имела представления, кто к ним прилетел. Черчиллю пришлось объяснить, что он премьер-министр Соединенного Королевства и что ему необходим «voiture»[69].

Когда они добрались до префектуры, оказалось, что их там никто не ждет, они даже не были узнаны. Походив по коридорам, британская делегация отправилась в ближайший ресторан, чтобы подкрепиться холодным цыпленком и сыром. Бедный старина Галифакс: не думаю, что таков был его дипломатический стиль.

Наконец появился французский премьер-министр Поль Рейно, который с несчастным видом спросил, не освободит ли Британия Францию от обязательств и позволит ли ей сдаться. Черчилль попытался в последний раз применить свою патентованную электросудорожную франглийскую терапию для поднятия морального духа распростертых французов. Ответной реакции не было.

Пациент испустил дух, и 14 июня немцы промаршировали по Елисейским Полям, высоко поднимая ноги. Во главе Вишистской Франции встал кривозубый маршал Петэн с ввалившимися глазами, абсолютный пораженец. Капитуляция была полной, французы упустили шанс продолжать сражаться в Северной Африке, и британцы с тревогой думали об их последующих шагах, в особенности о том, что случится с французским флотом.

Он был вторым по величине в Европе, уступая Королевскому флоту, но превосходя немецкие кригсмарине. Некоторые из французских кораблей отвечали самому передовому уровню и были лучше оснащены, чем британские суда. Окажись они в руках немцев, британским интересам был бы нанесен смертельный удар. И откровенно говоря, что могло помешать им оказаться у немцев? Все видели, с какой стремительностью гитлеровцы прорвали линию Мажино. Их танки могли угрожать повсюду.

Если Британия собиралась сражаться дальше, Черчиллю надлежало устранить риск, который представляли собой эти французские корабли. Имелось и дополнительное соображение. Если Британия твердо намерена сражаться, требуется показать всему миру, что у страны, возглавляемой Черчиллем, бойцовский характер, что Британия предпримет все необходимое для победы. Это было критично, ведь и дома, и за границей хватало скептиков.

Вспомните, сколь неустойчиво было его положение, как ему не доверяла Консервативная партия. Лидер лейбористской оппозиции Джордж Лансбери подал в отставку, потому что был против войны. Схожих взглядов придерживались и многие другие по обе стороны палаты общин. Палата лордов была переполнена жующими стильтон капитулянтскими мартышками[70] – архиумиротворителями вроде лорда Брокета, маркиза Лондондерри, лорда Понсонби, графа Денби, а также герцога Вестминстерского по прозвищу Бендор. Последний, яркий и очаровательный персонаж, как-то заявил, что «война была частью еврейско-масонского заговора». В те дни премьер-министр от тори должен был обращать больше внимания на взгляды герцогов и графов.

Эти квазиквислинги были не одиноки. Ричард Батлер, в то время заместитель министра иностранных дел, сказал шведскому дипломату, что считает необходимым пойти на сделку – если Гитлер предложит подходящие условия. Даже предполагаемый союзник и приятель Черчилля Бивербрук был за переговоры для заключения мира. В столице, как всегда, находилось множество людей, предпочитающих делать деньги, а не идти на войну.

Были скептики и среди близких к Черчиллю должностных лиц – наверное, это неудивительно, ведь многие из них до недавних пор работали под руководством Невилла Чемберлена. Личный секретарь Черчилля Эрик Сил брюзжал на своего начальника из-за его «проклятой риторики», он был одним из немногих людей, невосприимчивых к очарованию нового премьер-министра. «Позовите Сила[71], пусть он слезет со своих льдин», – бывало, говорил Черчилль.

Но хуже всего то, что сомневающихся хватало и в самой важной аудитории – в Белом доме и на Капитолийском холме. Американские избиратели с подавляющим перевесом были против участия в войне – согласно опросу, в соотношении тринадцать к одному. Президент Рузвельт ранее обещал, что «не вовлечет» Америку в какой-либо европейский конфликт, он понимал, что если нарушит обещание, то поплатится за это на президентских выборах в ноябре 1940 г.

В наши дни многие консервативные американские политики ритуально обличают Невилла Чемберлена и его слабохарактерный отказ противостоять Гитлеру. Понятие умиротворения стало у них чем-то вроде бранного слова – с полным на то основанием. Но стоит вспомнить, что в мае и июне 1940 г., когда британцы в одиночку оказывали сопротивление режиму, со всей очевидностью являвшемуся расистской и антисемитской тиранией, некоторые сенаторы Соединенных Штатов не стремились прийти на помощь, по крайней мере, не торопились с этим.