Принесут его холопы в сокровищницу, откроет он сундуки и глядит, любуется на монеты золотые и каменья самоцветные. Перебирает их руками, и словно легче ему становится.

Но сегодня не желает он в сокровищницу, устал после бани.

Пришла ему охота в тавлеи, в шахматы поиграть.

Зовет к постели Бориса — больно ловок тот в тавлеях.

Холоп принес доску драгоценную, хотел государевы фигуры расставить — оттолкнул его Иван, нахмурился: что я, дитя малое? Сам расставлю!

И правда, почти все фигуры расставил, один только черный король остался.

Хочет государь на место короля поставить — а рука не слушается, не попадает король на нужное место. Словно слишком велик он для своей клетки.

«Прямо как я, — думает государь. — Слишком велик я для этой душной спальни, для этого дворца, для этих людишек».

Смотрит он на черного короля в своей руке — и видит знакомое лицо: узкая бородка, узкие змеиные глаза, пронзительный взгляд, словно в самую душу проникающий.

Да вот же кто это! Это — тот старик с его перстня, с того перстня, что носит Иван с самого детства, не снимая.

Глядит черный старик на Ивана и на глазах растет, и вот уже стал в человечий рост. Стоит перед Иваном, а на плече у него — черная птица с длинным крючковатым клювом. Где-то уже видел Иван такую птицу, только не помнит где.

Глядит Иван в змеиные глаза Черного Короля и слышит его голос — словно шип змеиный.

— Что посееш-шь — то и пожнеш-шшь… — шепчет ему Черный Король змеиным голосом.

Вспомнил Иван давний, далекий день, день, когда нашел он свой перстень в кремлевской кладовой, день, когда в первый раз говорил он с этим черным человеком.

Вспомнил все, что тот ему обещал. Вспомнил, как велел ему черный старик делать все по его наставлениям — и тогда исполнятся все желания Ивана, будет все по его слову.

— Ты обманул меня, — сказал Иван старику. — Все вышло совсем не так, как я хотел…

— Как я мог тебя обмануть, когда я — это и есть ты? А ежели ты сам себя обманул — так самого себя в этом и вини, а моей вины тут никакой нету!

— Я — не ты! — отвечает ему Иван. — Ты — не я! Я знаю, кто ты! Ты — сам Сатана, Князь Тьмы!

— А разве я тебе говорю другое? — кривится темный рот, усмехаются змеиные глаза. — Да, я — Князь Тьмы, Сатана, но Сатана — это и есть ты! Сатана — это и есть сам человек! Я говорил тебе, что с каждым годом, с каждым шагом будешь ты все больше на меня походить — и вот ты стал в точности, как я. Стал ты мной.

— Врешь, Сатана! — вскрикнул Иван. — Ты всегда врешь, ведь имя твое — отец лжи!

— Вот тут ты как раз ошибаеш-шься! — шипит черный старик. — Это люди всю жизнь врут себе и другим, выдумывают жалкие, пустые слова — милосердие, жалость, доброта. А я — только я — говорю правду. Только то хорошо, только то правильно, что тебе на пользу. Прочие люди — только прах под твоими ногами… иди по ним, по костям их хрупким, как по траве высохшей…

— Но я же так и делал! Отчего же я остался ни с чем, отчего вижу я вокруг только развалины своей жизни?

— А кто обещал тебе другое? В глубине своего сердца ты хотел только одного — хотел огромной, безраздельной власти, власти над жизнью и смертью других людей, хотел чувствовать себя всесильным, как Отец Небесный.

И ты был всесилен. Ты был властен над жизнью и смертью — и сеял вокруг себя смерть. Но что посееш-шь — то и пожнеш-шь! Что посееш-шь — то и пожнеш-шь!

— Врешь! Призову я попов, отслужат они молебен, постригут меня в монахи — а над монахами нет твоей власти!

— Ты сам-то в это веришь? — шепчет черный старик, и губы его кривятся в змеиной улыбке. — Неужели ты веришь, что за полчаса пения да курения благовоний можно искупить целую жизнь жестокости и лжи? Не так ты глуп, чтобы в такое верить!

— Будь ты проклят! — крикнул Иван Васильевич.

Он сорвал с пальца злосчастный перстень и швырнул его в дальний угол спальни, за изразцовую печь.

Швырнул — и упал навзничь на широкую свою постель.

Упал и испустил дух.

Подскочил к нему Богдан Бельский, наклонился, вгляделся в лицо великого самодержца. Обернулся к Борису Годунову:

— Дай зеркальце, я знаю, у тебя есть!

У красавца Годунова и впрямь нашлось ручное зеркало, из далекого Веденца привезенное. Протянул это зеркальце Богдану, ждет, что тот скажет.

Бельский поднес зеркальце к губам государевым, подержал с минутку — зеркальце не запотело.

Распрямился Бельский, оглядел затихших бояр, сказал веско, значительно:

— Государь Иван Васильевич умре!

Зашептались бояре, задвигались. Что делать? Как за власть уцепиться? Что теперь будет?

А Бельский не растерялся. Кликнул своих доверенных холопов, одному — громко — велел срочно царского духовника привести, другому — шепотом — велел вызвать стрелецких командиров да расставить в Кремле двойные караулы.

У Годунова слух хороший, он приказ Богдана услышал, да спорить не стал: Бельский человек сильный, с ним пока лучше не ссориться, а там уж поглядим…

— Ты здесь когда-нибудь бывала? — спросил Александр, когда они вошли в ресторан.

— Нет, никогда. — Лика оглядела зал, разгороженный на маленькие кабинки, разделенные перегородками из цветного стекла. — А что, здесь хорошо готовят?

— Не в этом дело. Мне нравится, что здесь ты не видишь никого, кроме того, с кем пришел. Ты можешь побыть наедине с близким человеком. Ты увидишь…

К ним подошла девушка-метрдотель, проводила их к свободной кабинке, положила перед ними меню и ушла.

— Теперь ты понимаешь, о чем я говорил? — Александр взял Лику за руки, пристально посмотрел на нее. — Здесь нам никто не помешает…

— Не помешает — в чем? — удивленно переспросила Лика.

— Не помешает лучше узнать друг друга… не помешает поговорить о самом важном…

— Ну да, никто не помешает… — неуверенно согласилась Лика, чтобы не спорить с ним. Ее смутили его горящие глаза и возбужденная интонация. Что-то с ним явно не так… раньше он казался ей нормальным, уравновешенным человеком, чем и вызвал ее симпатию. Хотя видела-то она его всего один раз, разве за один раз можно человека узнать? Ну, в публичном-то месте ничего не случится. А ей просто необходимо было уйти из дома хотя бы на время.

— Понимаешь… — продолжал Александр, — я всю жизнь ищу одну-единственную женщину…

— И все еще не нашел? — спросила Лика, с трудом скрыв насмешку. Сколько ему лет? К сорока, наверное… и все еще в поиске… как-то это инфантильно!