А ребенок? Да, твой сын у него. Лестус считает его своим наследником. Мальчик будет расти во дворце, получит хорошее образование, всегда будет сыт и одет и, я уверена, даже любим отцом-королем. О нем ты можешь не беспокоиться. А Цинтия, моя маленькая девочка… Если ты меня любишь, то примешь ее… 

Глубокая морщина залегла на лбу отца, как след внутренней борьбы. Но думал он недолго. Осторожно присел на край кровати, взглянул на сверток с новорожденной… мной?.. Выдохнул и наклонился, приобнимая Клариду за плечи.

- Саима ведь погибла в храме? Приняв на себя твое имя? Так? - спросил он. 

Кларида коротко кивнула.

- Значит то, что ты и девочка тут - это воля стихий, - продолжил отец. - Я не стану перечить им и приму тебя и этого ребенка, как дар! 

Он поцеловал Клариду в лоб. 

- Хочешь посмотреть на мою личину? - спросила она, радостно, словно желая поскорее сменить тему, больше не вспоминать Лестуса Иврийского и свое настоящее имя, оставив это в прошлом, кошмарном прошлом.  Клариада воззвала к своей магии и создала новый облик, не дожидаясь ответа.

Личина скрыла шрам, создала иллюзию открытого глаза и ровной кожи, изменила черты. Теперь передо мной сидела моя мать! И я моментально поняла, почему черты королевы казались мне смутно знакомыми. Потому что личина, которую носила Кларида Иврийская, когда стала называть себя графиней Стааф,  была похожа на нее, как бывают похожи двоюродные сестры. 

Как только я поняла это, комната начала тонуть в ослепительной белизне, унося меня из этого фрагмента прошлого. Я не сопротивлялась, просто закрыла глаза, пытаясь осознать, что являюсь дочерью Клариды и Лестуса Иврийских. Принцессой Иврии. Наследницей трона. Пыталась понять, поверить, принять. Пыталась и не могла.

Плыла в обволакивающей слепящей белизне, плотно сомкнув веки и закрыв глаза ладонью. Выныривать из этого всеобъемлющего яркого ничто не хотелось. Моя жизнь только что рассыпалась, превратилась в пыль, размолотая открывшимися тайнами прошлого. Оказалось, что человек, которого я считала отцом, мне никто, родовое имя, которое так берегла, не мое. А любимый брат? Мой Габриэль, он брат мне вообще? Полагаю, да, но только по матери. 

А я… я дочь другого отца. Дитя королевской крови. Вот почему сила магестов не течет в моих жилах. Зато теперь стало понятно, как магия связала нас с Давара. И я, и он из правящей династии, потому его и привязало ко мне клятвой, заставив защитить в критической ситуации. А мои чувства к графу? Получается они родственные, подпитанные этой магией? Заглянув в себя, прислушавшись к собственному сердцу, поняла, что да, я люблю Камаля. Сильно, искренне, так же как и Габриэля. Как брата… 

Получается, что после смерти Лестуса Иврийского, трон Иврии должна унаследовать я. Мне нужно снять с головы убитого короля венец власти и водрузить на себя. Вот почему этот могущественный предмет явился мне, вот почему показал прошлое. Я должна все рассказать Ориону. Ведь если он возьмет венец и, думая, что является наследником престола, наденет, то погибнет. Быстро и мучительно. Венец убьет его, как узурпатора, потому что в нем нет и капли династической крови!

А может быть Орион уже примерил символ власти и теперь мертв? От этой мысли внутри все сжалось, заледенело. К горлу подступила тошнота, но наконец появилось желание что-то делать, как-то выбраться из этого потустороннего мира, вернуться в реальность и предупредить… любимого? 

Сердце тревожно затрепыхалось в груди, как маленькая птичка. Кажется, я осознала, чей образ в нем запечатлелся. Вырваться из слепящей белизны и серого тумана, в которых купали меня венец власти и ушедшие, захотелось до нестерпимости, до желания кричать и крушить все вокруг. Но я не могла даже пошевелиться. 

Как? Как я объясню все Ориону? Как скажу, что ему нельзя принимать символ королевской власти? Если бы Лестус Иврийский был жив, все было бы проще. Но его величество мертв. Кто же убил его? Точнее кто вложил в мою печать проклятие, ослабившее его, а потом добил?

Как только этот вопрос сформировался в моей голове, ощутила: что-то не так. Прислушавшись к собственным ощущениям, поняла, что белизна уже не слепит, а тело затекло от долгого нахождения в одном положении. Открыла глаза.

Все вокруг виделось мутно, плыло, но я четко ощущала, что нахожусь в чьем-то теле. Пришлось напрячься, чтобы сфокусировать зрение. Увидела камин, недалеко от него на полу красивый резной кукольный дом. У меня был такой в детстве. Нет, подождите! Не такой, а именно этот! Со сломанной трубой на крыше. Ее оторвал маленький Габриэль. И тканый ковер с гербом дома Стааф на полу. Великие стихии! Я лежала на кровати в своей комнате и была собой, в своем собственном теле!

- Отдыхай, солнышко! - раздался совсем рядом отцовский голос. - Постарайся поспать. Принятие печати может изматывать. Из комнаты не выходи, сейчас это заклятие очень мягкое, податливое, любое магическое воздействие может его изменить или нарушить. А это может потом, при снятии печати дать осложнения.

Я попала в день, когда отец запечатал мою магию! Попыталась пошевелиться, что-то сказать, но, конечно же, ничего не вышло. Я из прошлого тогда не двинулась и ничего не говорила. Ее-мое тело наполняла приятная тяжесть, усталость и покой, веки были такими тяжелыми, глаза слипались. Послышались шаги, тихонечко скрипнула дверь. Это отец… точнее граф Стааф, которого я всю свою жизнь считала своим родителем, вышел из комнаты. 

Кажется, я-из-прошлого задремала, подчинившись расслабленности и усталости, но я-нынешняя не спала. Потому услышала, как снова скрипнула дверь, шорох осторожных шагов. Кто-то подошел к постели, на которой я лежала. Нестерпимо хотелось повернуться, взглянуть на нежданного гостя, но я не могла. Рвалась из тела, но оставалась в нем.

Стоявший за мной, аккуратно положил горячую ладонь мне на голову и начал произносить какие-то слова. Этот язык казался смутно знакомым, но какой народ говорит на нем, вспомнить не удавалось. Ощутила, как меня окутывает магия, как она, скручиваясь в тонкий жгут, проникает в созданную между моих бровей совсем недавно и потому ощутимую печать, что-то изменяя в ней, добавляя, искажая. Стало ясно, неизвестный вкладывал в нее проклятье. Но кто же это был? 

Я дергалась в собственном теле, стараясь увидеть злодея, извивалась, пыхтела от натуги, но все тщетно! Только в самом конце, когда создатель проклятья убирал с моей головы ладонь, перед глазами мелькнули его пальцы, на одном из которых красовалась уже знакомая печатка. Та самая, которую носил друг отца, тот, которому он признался, что