– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что нам делать?

– Нужно провести тесты. В городе есть центр детского развития, они лучше ответят на ваши вопросы.

Дома на нас с Кэт нахлынули эмоции. Отрицание. Вина. Гнев. Страх. Отчаяние.

Остаток дня мы искали причины верить врачу и причины не верить ему. Мы говорили о Райане и о том, что замечали в нем. Мы часами ходили туда-сюда, разговаривали, волновались, плакали, садились рядом с сыном, пытались убедить себя в том, что с ним все хорошо, при этом осознавая обратное. Мы надеялись. Молились. Умоляли…

Вечером я позвонил Мике и путано сообщил новость. Рука, державшая телефонную трубку, тряслась. Горло перехватило от волнения, и я говорил запинаясь.

– Боже мой, это точно? – ахнул Мика.

– Нет. Мы ничего точно не знаем. Его нужно отвезти на обследование.

– Что я могу сделать?

Я заплакал.

– Мика… я…

– Хочешь, я приеду? Поддержу вас? Хочешь, я найду нужного специалиста?

– Не приезжай, мы еще толком ничего не знаем.

– Но что же мне делать?

– Просто помолись за Райана, ладно? Помолишься?

– Я помолюсь за всех вас.

* * *

Следующие два месяца нас не отпускала тревога за сына. Иногда она утихала до состояния ноющей боли, иногда усиливалась, заслоняя собой все остальное. Порой я не мог думать ни о чем другом, а бывало, наоборот, осознавал вдруг за каким-нибудь делом: что-то не так – и лишь потом понимал, что подсознательно думал о сыне.

Страх поселился в доме, проник во все сферы нашей жизни.

За прошедшие недели и месяцы Кэт в поисках ответов несколько раз водила Райана к различным врачам. Нужно было заранее записываться и ждать своей очереди; чтобы сделать первые заключения понадобилось шесть недель. Помню, как я сидел в кабинете врача в ожидании слов, которые не хотел слышать.

– Ему уже два с половиной года, но уровень развития у него примерно как у четырнадцатимесячного ребенка. Есть и другие проблемы. Например, отсутствие зрительного контакта.

– Что вы хотите сказать?

– Велика вероятность, что он аутист.

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что можно сделать?

– Не знаю.

– Что мы можем сделать дома?

– Не знаю.

Ответов не было. Зато после каждого обследования врачи рекомендовали пройти еще одно. Это снова занимало шесть недель, и мы снова не могли думать ни о чем другом.

В конце апреля, после трех месяцев ожидания, мы прошли очередное обследование и пришли на прием. Врач тщательно изучил полученные результаты и посмотрел на нас.

– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – Маловероятно, что Райан аутист. Тем не менее у него есть некоторые аутистические наклонности.

– Что это означает?

– Возможно, у него общее расстройство психологического развития.

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что мы можем сделать?

– Не знаю. На данный момент я могу предложить вам пройти еще одно обследование: специализированную проверку остроты слуха. Нужно убедиться, что он правильно слышит звуки.

Очередной месяц ожидания. Очередная волна беспокойства. Очередное обследование. Очередной прием у врача.

– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – У Райана не общее расстройство психологического развития.

– Тогда что с ним?

– Райан глухой.

Мы пристально посмотрели на врача.

– Почему же он оборачивается, когда включается кондиционер?

– Правда? Тогда ему нужно пройти еще одно обследование.

Обследования – вот и все, что рекомендовали врачи.

Райану проверили внутреннее ухо. Месяц спустя мы снова сидели в кабинете врача.

– Вы правы, Райан слышит, – сказал он.

– Тогда что с ним?

– У вашего сына серьезная задержка развития и синдром дефицита внимания.

– У него нет задержки развития, – возразил я. – Он умный. И все помнит.

Не зная, что делать, врач порекомендовал еще одно обследование.

На очередном приеме он снова заговорил об аутизме, на этот раз классифицируя его как умеренный. А на следующем приеме вернулся к диагнозу «общее расстройство психологического развития».

Иными словами, никто не знал, что с нашим сыном. Никто не мог сказать нам, что делать. Никто не мог сказать, что будет с Райаном. Никто не говорил нам ничего.

Кэт гораздо сильнее, чем я, переживала этот тяжелый период походов по врачам. Пока я работал, она водила Райана с одного обследования на другое. По вечерам, пока я писал книгу, она занималась детьми. Когда мне удавалось урвать немного свободного времени, я читал о детских нарушениях развития. Я прочел одну книгу, другую, третью… Через несколько месяцев я прочел уже около сорока книг, затрагивающих вопросы всевозможных нарушений развития, и пару сотен врачебных заключений, предписывающих различное лечение. Настала моя очередь пытаться разобраться в сложившейся ситуации, изучить неведомое и как-нибудь научиться понимать сына. Я искал то, что натолкнет меня на правильный ответ.

В конце августа Райану исполнялось три года. Последнее обследование показало исключительно малый, практически нулевой прогресс – теперь у Райана был уровень развития не четырнадцатимесячного ребенка, а пятнадцатимесячного.

В общем, после восьми месяцев хождения по врачам, после десятков тестов и обследований Райан еще сильнее отстал в развитии от своих сверстников. И он до сих пор не говорил.

* * *

Невзирая на все треволнения, я продолжал работать фармацевтическим представителем, а в июне сел за второй роман. Работая по вечерам и черпая вдохновение в борьбе моего отца с горем, я начал «Послание в бутылке». Работа над ним стала для меня отдушиной.

Все нелегкие месяцы 1996 года я часто общался с Микой. Лишь ему я доверял свои страхи, и он всегда меня выслушивал. В его жизни тоже происходили перемены – в апреле 1996 года он сообщил мне, что бросает работать риэлтером.

– Подумываю купить бизнес.

– Какой?

– Производство систем хранения для гардероба, гаража, дома и офиса.

– Ты в этом разбираешься?

– Ничуточки. Но владелец бизнеса пообещал меня научить.

– Рад за тебя.

– Вот только…

– Что?

– Займешь мне денег? Верну через несколько месяцев.

Он назвал сумму, и я согласился, почти не колеблясь.