– Как вы порвали брюки?

– Не знаю. Они… если на мне в ту ночь была та пара, о которой я думаю, то там уже была небольшая прореха. Шаговый шов там очень хлипкий. Может, он разошелся, когда я переносил тела. Думаю, всему виной движение, когда я наклонился, чтобы поднять тело, и материя натянулась. Но это всего лишь предположение.

– То есть именно шов разошелся, а не ткань порвалась?

– Да, просто шов. Тут я тоже только предполагаю, потому что вроде не слышал треска рвущейся ткани. Я сел в грузовик и уехал домой.

– Рассказывая о надругательстве над девушками, вы заметили, что воспоминания о нем вас не возбуждают. Почему вы считаете, что они должны вас возбуждать?

– Потому что я… я никогда… я никогда не участвовал в… э… Я занимался сексом лишь по взаимному согласию, и я… я возбуждаюсь. Меня это заводит, понимаете?

– С партнершей, которая согласна.

– Действительно, это… знаете, это на самом деле прекрасно. Даже когда… даже в тот единственный раз, когда я спал с проституткой, – всего однажды… Даже тогда, хоть ощущения были другие, эмоциональное и физическое возбуждение было просто невероятным, понимаете, это же так по-человечески… А при мысли об убитых девушках ничего такого нет.

Подробности. Бьянки подтвердил ход событий, установленный полицией в ходе следствия. Он излагал информацию от собственного лица, не превращаясь в Стива. Но что это значило?

Чарлз Моффетт оспаривал версию о расщеплении личности еще и потому, что Стив и Кен выглядели не столько реальными личностями, сколько надуманными карикатурами на плохого и хорошего человека. Также психиатр полагал, что Стив отдает Кену приказы и может даже довести до самоубийства. По мнению доктора Моффетта, проблема лежала куда глубже и у Кена, возможно, присутствовал психотический бред.

Официальный комментарий звучал так: «Бьянки следует поставить диагноз „психопатия, вероятная шизофрения недифференцированного типа“». Моффетт также отмечал, что Бьянки «следует признать невменяемым. Хотя рассудком он отличает хорошее от плохого, сочетание сильнейшего альтер-эго, психического расстройства и недостаточного осознания жестоких черт собственной личности не позволяют ему полноценно контролировать себя и руководить своими действиями».

Психиатр делал следующий вывод: «Сущность этого в высшей степени уникального психиатрического случая, по моему мнению, в том, что нельзя быть наполовину убийцей, наполовину невменяемым, а пациент сочетает обе ипостаси».

Однако остальные не разделяли мнения Моффетта. Бульшую часть дня Бьянки сидел в одиночестве. К нему захаживали посетители – полицейские эксперты, адвокат и Джон Джонсон, – и все же Кен проводил наедине со своими мыслями гораздо больше времени, чем обычный человек. Доктор Уоткинс запустил процесс осознания совокупности воспоминаний, а доктор Эллисон научил Кена вести диалог со Стивом. К тому моменту, когда с обвиняемым увиделся доктор Моффетт, симптомы расщепления личности заметно ослабли. Бьянки уже был не тем человеком, что при аресте. Как это выразить на точном языке диагнозов, никто не знал. Но главное – беллингхемская полиция получила дополнительную информацию для признания Кена виновным.

1 июня по поручению судьи с Кеном Бьянки встретился психиатр Сол Фэрштайн из Беверли-Хиллз. Доктор Фэрштайн не поддерживал версию о расщеплении личности и считал Бьянки абсолютно вменяемым. Как и в беседах с доктором Моффеттом, разговор коснулся убийства двух женщин в Беллингхеме, а также подростковых переживаний Кена.

Бьянки опять рассказывал, как боялся матери, любил отца и подвергался унижениям. Говорил он и о своих первых сексуальных опытах. По его словам, он потерял девственность в шестнадцать лет с разбитной старшеклассницей:

– Она была худющая как спичка, но притом со здоровенными буферами, понимаете, прямо-таки… У нее была куча знакомых, и она спала почти с… Вот честно, просто чудо, что она оказалась не заразной. Я от нее ничего не подцепил, но она была первой, кого… первой, кто мне дал, понимаете?

– Каким же был первый раз?

– Все шло… по порядку, – усмехнулся Бьянки. – Целая очередь выстроилась. Кажется… дело было то ли у нее, пока родители отсутствовали, то ли в… в «клубе», который соорудили рядом с Кортрайт-лейн, где я тогда жил. Когда мы туда переехали, на другой стороне и дальше по улице был лес. Теперь там все застроено. А тогда был лес. Ребята построили там домик на дереве, куда она часто забиралась. Но она же была… подстилкой.

– Для вас это был приятный опыт?

– Ну да.

– Вы сказали: чудо, что вы ничего от нее не подцепили. Вы использовали «резинку»?

– Ах да, вот почему! Ну и глупость я сморозил! Да, с ней я всегда… всегда надевал «резинку».

– Вы сморозили глупость?

– Ну, когда сказал, что ничего не подцепил… Ведь ничего и не подцепишь, если пользуешься «резинкой». Правильно?

– Так вы всегда пользовались «резинкой»?

– Ну да. Как и все… У нее даже был свой запас.

– Очень предусмотрительно.

– Да уж. Тут она молодец. В самом деле. Понимаете, ей просто нравилось этим заниматься, и… она… В школе дура, в постели умница – вот из таких.

Бьянки продолжал рассказывать о своем сексуальном опыте. По словам Кена, половое образование, причем довольно консервативное, он получил главным образом на улице. Кроме того, он признался, что дома разглядывал фото в журналах.

– Вы разглядывали фото, покупали журналы, ходили в кино?

– А то как же! У меня постоянно стоял. У родителей дома повсюду валялись журналы и я… я, можно сказать, случайно на них натыкался. Отец с матерью плохо прятали такие издания, и я время от времени их находил. И это меня возбуждало. Понимаете, у меня… Я ведь ничего об этом не знал. Вы должны понимать… Эти «мокрые сны», когда я еще был ребенком… они меня испугали. Понимаете, ведь рядом не нашлось никого… никого, к кому я мог обратиться и спросить: эй, слушай, тут такое дело, ты не знаешь, что это было? Богом клянусь, я помню ту первую ночь, и когда я проснулся, то подумал: что-то не так. Меня это напугало. Раньше такого не было, и я не понимал, в чем дело.

Единственным важным дополнением, которое сделал Бьянки в беседе с Солом Фэрштайном, были существенные подробности беллингхемского двойного убийства. Он изложил эту информацию без гипноза. Сначала речь зашла о веревке, которой связывали жертв.

– Кажется, это был какой-то шнур – белый шнур, – который хранился у меня дома. Такие применяют на вытяжке. В больницах, когда люди лежат на вытяжке после переломов. Он очень прочный. Он… знаете, подходит почти для всего. По-моему, его и использовали. Я почти уверен.

– Вы захватили его из дома вместе… одновременно с пистолетом?

– Нет; под сиденьем грузовика лежал желтый пакет. И тут я не понимаю… Мне трудно сказать, как он там очутился. В пакете уже было все необходимое – эластичные бинты, та веревка, «резинки»… презервативы… Они были в том желтом пакете.