Жужжание усиливалось. Словно тысячи ос гудели у меня в ушах.

— Что происходит?! — завопила Матильда. — Ребекка, а ну отдай моё ожерелье!

— Сними его, Ребекка! — вскричала леди Элизабет. — Пожалуйста, сними!

Камень заполнила сияющая дымка. Ослепительно белая, такая яркая, что её свет брызнул из камня будто луч прожектора. Совершенный, как сама вечность.

Ребекка пронзительно вскрикнула.

Я бросилась к ней по лестнице. Снова и снова окликая её по имени. Но когда я взлетела на площадку, Ребекка уже упала. Библиотека провалилась в тишину. Жужжание смолкло. Две женщины и девочка внизу не могли произнести ни слова. Я опустилась на колени возле подруги. Тело Ребекки лежало передо мной. Оно стало меньше, будто съёжилось. Будто что-то высосало из неё всю жизненную силу, оставив лишь оболочку. Её лицо стало как пустая ракушка. Кожа сухая, как песок. Щёки страшно ввалились. От рук остались лишь кожа да кости. Глаза сделались белыми, как молоко. Пожелтевшие губы кривились словно в усмешке.

Гробовую тишину, заполнившую библиотеку, нарушал лишь один-единственный звук — и мне слышалась в этом звуке чистейшая издёвка. На каминной полке стучали часы. Отсчитывали время, которое Ребекка Баттерфилд потеряла навсегда.

Месть настигла Баттерфилд-парк. И у неё было имя. Уинфрид Фаррис.

Тело унесли из библиотеки. Доктор Лонгфеллоу не смог сказать, отчего умерла Ребекка. Должно быть, от какой-то чрезвычайно редкой болезни крови, предположил он. Мы все сидели в библиотеке до самого рассвета. Ни у кого не хватало духу уйти.

Меня довольно вяло расспросили о том, куда подевались мисс Олвейс и мисс Фрост. Я сказала, что мисс Олвейс получила тревожное известие о своей матушке и, опасаясь за её здоровье, спешно отправилась домой. Что до мисс Фрост — то кто её знает… Баттерфилдов её исчезновение не слишком озаботило.

Ожерелье с алмазом Тик-так сняли с безжизненного тела Ребекки. Теперь оно лежало на столе, и камень слабо светился розовым, как небо на рассвете. Я понимала, что сейчас не время для вопросов. Но у меня их накопилось так много… Леди Элизабет сидела в своём любимом кресле, спиной к нам. Она первой нарушила молчание:

— Услышав послание герцогини, я поняла, что она прислала свой дар не для того, чтобы помириться, а чтобы отомстить. Уинфрид Фаррис — это имя, носить которое она когда-то мечтала.

История оказались простой и печальной.

— Когда мы были детьми, герцогиня всегда и во всём была первой, была победительницей. И в юности тоже. Про таких говорят — «в рубашке родилась». Мне было обидно. Она обручилась с Натаниэлем Фаррисом, первым красавчиком графства. Все считали, что они поженятся и будут жить долго и счастливо. — Старуха с горечью улыбнулась. — Но он разорвал помолвку и женился на мне. А потом, как последний дурак, снова передумал. Сказал, я равнодушная и злобная и вышла за него, только чтобы насолить герцогине.

— А это правда? — поинтересовалась я.

Она фыркнула:

— Наверное, да. Глухой ночью он бросил меня и бежал к ней, умоляя простить его. Но Господь был на моей стороне и обрушил с небес молнию. Герцогиня всё видела из окна своей спальни. Обезумев от горя, она покинула Англию, чтобы никогда не вернуться.

— Я ничего не понимаю, — сказала леди Амелия. — Что случилось с бедной Ребеккой?

— Она надела про́клятое ожерелье, — холодно отвечала леди Элизабет. — Ожерелье, предназначавшееся Матильде.

— Вы думаете, это ожерелье убило её? — спросила леди Амелия.

— Я знаю это! — гаркнула старуха. — На алмазе лежит проклятие. Иначе и быть не может.

Это звучало логично. Ребекка надела ожерелье — и упала замертво. Но всё же…

— Простите, пожалуйста, леди Элизабет, — сказала я, — но по пути из Франции, на корабле, я примеряла ожерелье. Я обещала этого не делать, но я его примерила. И оно меня не убило.

— И очень жаль! — прошипела леди Элизабет. Она встала со своего кресла и повернулась к нам. В глазах её пылали злоба и ненависть. — Это всё ты! Ты принесла проклятие в наш дом! Я тебе этого не забуду, мисс Покет. Забирай свой злосчастный камень. Забирай и уходи.

Матильда вскочила, не сводя глаз с камня.

— Но бабушка, — сказала она, — этот бриллиант слишком ценный, чтобы отдавать его какой-то горничной! Разумеется, я не собираюсь носить его, но он мог бы стать прекрасным пополнением моей коллекции.

Леди Элизабет долго молча разглядывала внучку со смесью обожания и отвращения.

— Иногда я сомневаюсь, есть ли у тебя вообще сердце, Матильда, — сказала она.

Матильда ничего не ответила, продолжая сверлить камень мрачным взглядом.

Леди Элизабет кончиком трости подцепила ожерелье и ткнула ею в мою сторону так, что камень повис прямо у меня перед носом.

— Ты и этот камень — два сапога пара. Только и можете, что нести горе и страдание. Возьми его и покинь мой дом. Тебя больше не желают здесь видеть.

— Конечно, леди Элизабет, — сказала я. — Уже ухожу.

И я ушла.

Прежде чем покинуть Баттерфилд-парк, я забрала кое-что из комнаты Ребекки. Проходя мимо её двери по пути вниз, я решила заглянуть внутрь. По комнате словно ураган прошёлся. Пол был усеян разбросанными в беспорядке часами. Их безупречный хор распался. Они больше не тикали в унисон, и казалось, что сердце комнаты остановилось. Интересно, что теперь будет со всеми этими часами, подумала я. Наверное, их зароют в землю. Или просто выкинут. Поэтому я взяла одни с собой. Маленькие. Серебряные. Жестоко побитые и поцарапанные. С медной крышкой. Спрятав их в саквояж, я навсегда покинула Баттерфилд-парк.

Кажется, я слышала призрачный хохот герцогини, когда закрывала за собой дверь.

Солнце, поднимаясь над горизонтом, играло на бутонах роз и тюльпанов, и капельки росы на лепестках сверкали как звёзды. Я сяду на поезд, поеду в Лондон. Начну всё с начала. У меня в кармане лежит тысяча фунтов. Но как быть с тысячью вопросов? Они грызли меня, как тысяча термитов грызёт старое бревно. Да, ответы на некоторые вопросы я нашла. Теперь я понимала, что герцогиня Тринити с самого начала использовала меня, чтобы отомстить леди Элизабет. Призрак добивался, чтобы Матильда, гордость и отрада старухиной старости, умерла. Но Ребекка пожертвовала собой вместо неё.