– Нет! – Вадим решительно отказался от угощения – не хотелось снова набивать шишки в темноте, возвращаясь в странную кухню.

Комната, которую Козин называл своим кабинетом, была также и гостиной, и спальней, и столовой. Здесь везде: на столе, на комоде, тумбочках и стульях, до самого потолка громоздились стопки книг и журналов. Еще здесь было много больших, склеенных из картона папок, в которых хранились газетные и журнальные вырезки. Среди всего этого добра наблюдались и посторонние предметы – птичья клетка без птицы, швейная машинка фирмы «Зингер» и прочий бесполезный хлам, который, впрочем, ничуть не мешал Козину шустро перемещаться по комнате. Козин напоминал Вадиму тех одержимых ученых, о которых ему случалось иногда читать, только с тем отличием, что интерес Козина лежал в сферах, которые наука, во всяком случае официальная, называла не иначе как шарлатанством. Информация, которую он выуживал из прессы и старых книг, усердно подшивая к собственной причудливой картине мироздания, стоила ему не только зрения, но и, как показалось Вадиму, рассудка. Во всяком случае, те истории, которыми Козин успел попотчевать Иволгина, наталкивали на такой вывод. Ипполит Федорович, похоже, поставил в основу своего мировоззрения все мифы двадцатого столетия, от летающих тарелок до путешествий во времени, сумев увязать их и с религией, и с древними легендами.

Сейчас, впрочем, речь шла о событиях не столь отдаленных.

– Вы знаете, что в сорок третьем году, перед самой Курской битвой, у немцев целый час не заводились моторы?! – спросил он, наконец, устроившись в старом продавленном кресле. – Этот факт был отмечен во многих донесениях наших командиров Жукову, Ватутину, Рокоссовскому. Можете проверить! Более того, несколько немецких частей вообще исчезли – будто и не бывало!

Вадим нахмурился, почувствовав, что худшие опасения оправдались, и старика сейчас понесет не в ту степь. Он заерзал на предложенном венском стуле, и стул отозвался нервным скрипом.

– Я вам привожу факты, чтобы вы лучше поняли то, о чем я хочу сказать! – пояснил Козин. – Иисус, помнится, укорял племя маловерное, которое жаждет чудес. Проблема в том, что человечество, по определению, маловерно и жаждет чуда. И чудеса случаются, только их обычно прячут как можно дальше. Госсекреты!

– Так в чем же дело с Курской битвой? – спросил Иволгин.

Козин довольно усмехнулся и сложил руки на животе. Приготовился вещать.

– Дело в том, что сразу после войны в подземной части здания, где вы сейчас работаете, находился сверхсекретный институт времени. И не часами он занимался, как вы могли бы подумать по названию, не маятниками и шестеренками, а непосредственно ВРЕМЕНЕМ. Время, уважаемый, – это материя, и, как всякая материя, рано или поздно оно окажется подвластно пытливому человечеству! Вернее – уже оказалось! Да-с. И то, что случилось под Курском, – как раз положительный результат опытов со временем. Наше командование сумело использовать коридоры времени в своих целях!

– Хорошо! – Иволгин развел руками. – А почему же тогда все закрыли-запечатали-замуровали? Если все так замечательно шло…

– Кто его знает? Может, увидели, в конце концов, что-то, что им не понравилось, и испугались. Потому что поняли, что ворочать историей силенок не хватит. А может, напортачили что-нибудь – опыта-то не было, немудрено и дров наломать. Ну и, чтобы хуже не вышло, все и замуровали!

– Так что же там сейчас находится, по-вашему?

Козин пожал плечами.

– Оборудование, документы… Все то, что нужно скрывать от общественности, от таких, как мы с вами, простых людей. Потому что, окажись эти приборы в руках непосвященных – неизвестно, чем все это может закончиться для человечества. Может быть, даже – концом света!..

Выйдя на улицу, Вадим инстинктивно огляделся, будто, и правда, могли за ним следить доблестные органы. «Сумасшествие заразно», – напомнил он себе. Нужно отвлечься от этой темы с подвалами, мало разве собственных проблем? Иначе неизвестно еще чем это закончится. Навязчивая идея – вот как это, кажется, называется в психиатрии.

В следующую субботу неугомонный Корнеев затащил Вадима на именины к некой даме, которая тоже трудилась в «Ленинце» в качестве секретарши при одном из боссов, а значит, формально тоже была его, Иволгина, коллегой. Коллегу звали Вероника, но для своих имя усекалось до фамильярного Ника. Ника, как объяснил на всякий случай Корнеев, – греческая богиня победы, и есть даже соответствующая статуя без головы, но с крыльями.

– Впрочем, сам увидишь! – сказал он.

– Статую?!

– Нику! Она тоже в каком-то смысле без головы, но с крыльями!

Ника жила на проспекте Космонавтов в двухкомнатной хрущевке, которую делила с общипанной канарейкой подозрительно розового цвета. Корнеев уверял, что канарейка была белой, а порозовела от смущения, которого было не избежать рядом с Никой.

– Что за наглые инсинуации? – возмущалась та. – Не слушайте его, Вадим!

– Ну ты же не будешь утверждать, что она покраснела по случаю Первого мая!

Вадим чувствовал себя не в своей тарелке и, чтобы скрыть это, принялся рассматривать фотографии на стене гостиной. На большинстве из них присутствовала хозяйка квартиры – в основном, снимки были сделаны во время студенческих каникул в Прибалтике.

– Да, детские годы чудесные! – сказала она, вздохнув за его плечами. – Сейчас мне кажется, что я была тогда совершенным ребенком.

– Ну, тогда вы не были такой интересной, – сказал Вадим вполне искренне.

Если Ника напрашивалась на комплимент, то она его получила и, похоже, была довольна. Корнеев по дороге успел сообщить кое-что о секретарше. Родом она была из Эстонии, куда каждый год уезжала в отпуск. С первым мужем «не сошлась характерами» и, недолго думая, развелась. Иволгин догадывался, что его неслучайно вытащили именно сюда, а не на какой-нибудь мальчишник. Что ж, вполне естественно – одинокий мужчина с ребенком, одинокая женщина… Злиться на новых знакомых за желание помочь ему в личной жизни было, по меньшей мере, неблагодарно, но Иволгин все равно чувствовал раздражение. Слишком многое в жизни происходило за его спиной, слишком часто он узнавал обо всем последним.

Его усадили в угол дивана, Вадим долго барахтался в вышитых подушках, устраиваясь поудобнее. Мещанская была квартира, в лучшем смысле этого слова – уютная! Подушки, канарейка и тому подобные милые мелочи.

Справа от Домового были обтянутые нейлоном коленки хозяйки – она перекинула ногу на ногу, слева порхал огонек сигареты Максима Павловича Сокольского – того самого, что выдержал ужасную трепку от Колесникова за пресловутые подвалы. Он неодобрительно следил за тем, как Корнеев разливает чай. Сокольский после всех пережитых потрясений, несомненно, предпочел бы что-нибудь покрепче. Ника принесла из кухни коньяк, и Максим Павлович просиял так, будто это он был именинником.

Разговор вертелся вокруг отвлеченных тем – как это обычно бывает, когда собираются малознакомые люди. Общих тем оказалось не так уж много, и беседа явно не клеилась, пока не повернула на профессиональные рельсы. Ника страдальчески закатила глаза, показывая, как ей неинтересно слушать про постылую работу.