- Что?

- Уши мыл?.. Скипидаром?

Коля, Сёма, Федя, Сева заржали, оценив остроумие амбала. Миша не нашелся, что ответить, и получил кулаком в левый висок. Потом с другой руки - в нос. Он был прижат к стенке и даже не пытался сопротивляться. Сёма, Сева, Коля, Федя облепили его со всех сторон, как мухи. Они злорадно скалились, наслаждаясь его страхом и унижением. Он слизывал с губ противную, липкую кровь, вытекавшую из носа.

- Выкини его в окно, Жорик!

- Неа... Лучше заткни ему глотку шваброй!... Хо-хо-хо...

- Пусть жует половую тряпку! Во, ништяк!

- И жопу лижет! Сёма, пёрдни ему в нос... Ха-ха... Давай, жирдяй, не стесняйся...

Птицын снял перчатки, потер замерзшие руки, покопался в своей хозяйственной сумке, в которой всегда возил кульки с продуктами, закрученные в газеты, и вытащил оттуда мятый газетный лист, аккуратно сложил его вчетверо, потом свернул в рулон, опять зачем-то смял. Лунин механически следил за всеми манипуляциями Птицына. Тот повращал головой вокруг, убедился, что на площади никого нет, после чего сунул мятый газетный рулон прямо в распахнутый рот Вале Котику, который, бросая гранату, кричал, по замыслу скульптора, наверно, что-то патриотическое.

- Это кощунство! - с неудовольствием заметил Лунин.

- Точно! - удовлетворенно подтвердил Птицын.

- Попиранье святынь! - добавил Лунин.

- Определенно! - согласился Птицын. - Только я ведь не пишу ржавым гвоздем на постаменте: "Здесь были Птицын и Лунин. 2 января 1982 года".

- Еще бы! Тебя бы быстренько нашли... - возразил Лунин. - А заодно и меня с тобой. И посадили бы!

- За дело! - кивнул Птицын и, наплевав на Мишины опасения, спокойно двинулся вверх по ступенькам Дворца культуры железнодорожников. Миша через силу потянулся за ним.

4.

В полутемном холле под мелодичное пение "Битлз", привалившись к шубам, дремал гардеробщик в железнодорожной фуражке и с буденновскими усами. Возле лестницы, за уголком, целовалась пара.

Птицын и Лунин сдали пальто и пошли наверх. Миша так перемерз на вокзале, пока ждал Птицына, а потом еще и в электричке, что здесь, в жарко натопленном помещении, он наконец стал отогреваться. К тому же в воздухе как будто висели тяжелые испарения человеческого пота и похоти, что характерно для подобных мероприятий.

К удивлению Лунина, в зале было не слишком людно. Танцплощадку соорудили на скорую руку из зрительного зала, сдвинув ряды с откидными креслами к стенам, а остальные - свалив в кучу в углу. Несколько пар танцевали медленный танец под "Michelle, ma belle...". Львиную долю этих пар составляли женщины разного роста и габаритов, выступавшие сразу в роли дам и кавалеров.

На сцене с усталыми, заспанными лицами сидели музыканты, как видно местный ВИА: два гитариста и ударник. Ударник пил пиво и решал кроссворд. Бас-гитарист зевал. Соло-гитарист наклонился к магнитофону, стоявшему у его ног. Он крутил какие-то ручки. Кажется, ему не нравилось качество звука. Музыка гремела из двух громадных динамиков, выставленных к рампе. Бюст Ленина затолкали в глубину правой кулисы вместе с зеленым столом президиума. Трибуну сдвинули к заднику сцены, вплотную к экрану. На потолке крутился и переливался серебряный шар, мигала цветомузыка, делая происходящее несколько призрачным. Что-то вроде дантовского "Ада". Лунин представил себя Вергилием, ведущим Данте-Птицына по кругам ада. В какой круг они попали? Где там были сладострастники? Паоло и Франческа? Кого-то там еще голого загоняли охотничьи собаки, как зайца. Но вряд ли под "Битлз".

Лунин вспомнил, как Кукес взахлеб рассказывал о Маккартни, который на гастролях во Франции ни с того ни с сего принялся импровизировать по-французски эту песню - "Michelle, ma belle...". Вернее, перед ним, на первом ряду, сидела очень красивая девушка, она-то и послужила источником вдохновения.

Музыка прекратилась. Птицын с Луниным остановились, чтобы осмотреться. Народ, и так-то немногочисленный, расползся прочь с танцплощадки. На откидных стульях сидели или жались к стенам накрашенные женщины с напряженными, страдальческими лицами: они делали вид, будто им все нипочём. В углу стояла группка парней. Кто-то нахально курил, другие, тревожно озираясь, пожирали глазами девиц и временами громко ржали.

- Отдыхаете?

Миша резко обернулся на женский голос.

- Здравствуй, Миша! - В мигающем красно-желтом свете он с трудом разглядел свою одноклассницу, комсорга; теперь она, кажется, ушла в райком, стала большой шишкой. Она стояла рядом с такой же, как сама, толстой девицей и загадочно улыбалась.

- Привет! - промямлил Миша с гадким чувством стыда, так как его застукали на танцах (все в школе знали, что он меломан, слушает только Баха, Грига да Вивальди, презирает рок и никогда не ходит на танцы). - Да... Вот... отдыхаем... с товарищем...

- С Новым годом! - опять заулыбалась одноклассница.

- Тебя также, - ответил Миша без улыбки. - Привет всем, - добавил он и поспешил отойти: поводом к тому послужил быстрый танец, только что начавшийся.

Соло-гитарист, который заодно выполнял и роль ведущего, бодро прокричал в микрофон: "Дорогие друзья! Валерий Леонтьев. "Светофор". А ну-ка! Танцуют все!".

Все зашевелились, выползли из углов, поднялись с кресел и, сгрудившись в кружки, стали энергично трястись туловищем и шаркать ногами. Из четырех углов замигали желтые, красные, зеленые, синие огни.

Всё вокруг загрохотало и затряслось. Леонтьев из двух гигантских динамиков истошно вопил в бешеном темпе: "Бегут, бегут, бегут..." Это слово, повторенное тысячу раз, стучало кувалдой по Мишиному темени.

- Кто это? - притопывая и приплясывая, прокричал Птицын, нагнувшись к самому уху Лунина.

- Одноклассница! - тоже в ухо Птицыну прокричал Миша.

- А-а-а!

Птицын что-то увидел в толпе, сделал знак Лунину следовать за ним и зигзагами двинулся сквозь танцующих. Целью его демарша оказались две девицы: блондинка и брюнетка, флегматично топтавшиеся на месте в центре зала лицом к лицу. Дальше действия Птицына поразили Лунина непредсказуемостью. На лице Птицына выступила дурацкая задорная улыбка этакого рубахи-парня, бежавшего издалека, согласно песне Леонтьева, к этим двум бабам, чтобы их осчастливить и одарить весельем. Птицын вломился в их круг, пришвартовался боком и бедром к блондинке, как бы следуя логике зажигательного танца, но самое странное произошло потом. К удивлению Лунина и явно к великому изумлению самого Птицына, блондинка, вместо того чтобы отпрянуть, отшатнуться, возмутиться наконец, прильнула боком к бедру Птицына, отпрянула на мгновенье и опять прильнула, так что некоторое время, слившись вместе, они извивались в быстром танце, как приклеенные сиамские близнецы о двух головах на одном туловище.

- Как вас зовут? - расплывшись в сладкой улыбке, закричал Птицын, вывернув шею к уху блондинки.