Я нашла взглядом Хромова. Неугомонный Семка рассовывал деньги по карманам магов-акустиков. Все ясно: заказал сохранение звучания. Наши пластинки никудышные: шум и треск портят голос, лишают глубины и силы, живости и свободы, если не вовлечь в запись магов. Семка именно это теперь предусмотрел.

Я кивнула ему – горжусь, молодец – и снова стала вглядываться в фарзу. Вокруг Потапыча спокойно не бывает. Он вроде домны: никогда не простаивает. Фарза течет и меняется. Слишком много дел его старанием движется, и все они – узлы и нити, расчет и удача, трудности и озарения… Поди выдели из такого облака личное. Неопытная я птица, папа прав. Закрыла глаза и стала пытаться следовать советам Геро. Искать в плотном и сложном тот единственный кадр, ограниченный только мне ведомой рамкой, идеальный. Он то казался понятным, то снова пропадал. Может быть, без явной угрозы и нельзя выбрать варианты спасения? А пока что угрозы нет – именно такой, явной.

Ляля спела последнюю песню. Даже Завидовский проснулся, пьяно всхлипнул, лягнул ногой соседа и захлопал, икая и визжа «браво». Все подхватили, сделалось шумно. Полетели вверх кепки, арьянцы взревели своим неизменно организованным хором единого мнения. Наши студенты взвыли, перекрикивая. Одни побежали к «сцене», другие рванулись к выходу – неразбериха сделалась куда активнее, чем могли ожидать полицейские чины и маги, приготовившие коридор для Потапыча. Мих хмыкнул: он хоть и уважал Корша, но к неудачам полиции относился с какой-то неизбывной издевкой любого ликрейца, беспричинно и заведомо полагающего себя ущемленным в свободе. У нас отчего-то принято сочувствовать не правопорядку, а ловким наглецам, попирающим его, – весело, глупо, с бессмысленной удалью…

– Лева, а ведь выдавят полицию на улицу, – предположил Потапыч.

– Нет порядка, накажи Евсея, – охотно поддержал тему Соболев. Он всегда гулял бурно и недолюбливал полицию, что заваливала его штрафами, предписаниями и повестками.

– В друзья прорываешься, чтобы врагам мстить?

– Подозрительный ты стал. А ну его, Горгона нашего. Пусть дышит, я ему даже выдам жилетки броневые, какие он просил для магов и агентов особенных. Пойдем, пока эти олухи машину в парк не задвинули. С них станется.

Люди все плотнее трамбовались в горлышко выхода. Карл фон Гесс поднялся из своего кресла, оглядел толпу и шепнул несколько слов. Задних разметало, передних подтолкнуло. Студенты мгновенно протрезвели и жалобно заохали: им до такого вовек не дорасти. Ляля, бросившая гитару, пробилась через толкотню и подмигнула мне, поправляя порванный в давке рукав. Она раскраснелась, глаза горели. На Потапыча глядела, как на божество, сунулась ему под руку и затараторила, расхваливая гитару и непрестанно благодаря. Слова звенели, как золотые монетки в серьгах, переливисто и часто.

Мы прошли по расчищенному коридору к выходу. «777» стояла посреди дороги, уже развернутая радиатором к дому, урчала и ждала пассажиров. Студентов постепенно оттирали за оцепление, в парк. Карл отвернулся и пошел к «фаэтону». Бризов выпрыгнул и сам открыл дверь, Фредди прошла к машине и стала усаживать на диваны малышню – Илюшку, Ромку, Надю. Потапыч снова принялся обходить автомобиль сзади, все еще слушая Лялю и благожелательно кивая. Хвалила она так искренне, что не умилиться было невозможно. И все глядели на именинницу, из-за оцепления ей ловко бросали цветы – наверное, за ними и побежали самые расторопные, едва концерт завершился.

Я не знаю, в какое мгновение возникла угроза, но ощутила ее сразу как треугольник – жесткий, прочный, удивительно ловко отсекающий Потапыча от всякой помощи, охватывающий его и сжимающийся…

– Семка! – то ли крикнула, то ли шепнула я.

Выбросила руку вперед, зажмурилась, чтобы не видеть лишнего, не отвлекаться ни на что. Если где-то еще и имелась светлая удача, она упрямо уворачивалась из рамки кадра. Приходилось теснее сводить пальцы, уменьшая область «рисунка». И все равно беду из него не получалось изъять. Но я старалась, задыхаясь и ощущая себя ни на что не годной. К тому же странным образом приходилось держать не одну рамку, поскольку этот треугольник требовал внимания и вынуждал защищать еще кого-то, почти незнакомого, но важного для спасения всей суммы обстоятельств. И я защищала.

– Лешка!

Бризов верно понял, уж не знаю каким чудом, мой сдавленный страхом вопль. И сделал необходимое: в следующее мгновение дверца хлопнула, и «М-подушки» сработали. Это заклинание стихии воздуха, нанесенное по всему периметру автомобиля на высоте хромовой полоски, отделяющей кофейный низ кузова от окрашенного в топленое молоко верха… На уровне накладки – примерно в живот – и ударила волна теплого воздуха, сминая всех нас, меня в том числе, и расшвыривая метров на десять от автомобиля. Фасад театра неровными выщербленными кирпичами впился в затылок, выбил дыхание из легких, но я еще держала кадры, оба, смазав и потеряв третий, самый малозначительный. Я на что-то продолжала надеяться, хотя уже открыла глаза и видела молоденького конопатого арьянца, стоящего в метре от автомобиля: заклинание его не затронуло, он сам с пятого курса, стихия – воздух. Я знаю, он был у нас дома не так давно, приносил отцу набросок диплома… Глаза у парня сейчас были пустыми до ужаса, из разжатой руки сыпались вниз цветы. Потом я перестала видеть его: «фаэтон» буквально прыгнул вперед, капотом отбрасывая арьянца.

Грохот прокатился короткий, задавленный и заглушенный криком сразу нескольких магов. В следующее мгновение тишину уничтожила Геро, спевшая нечто невозможное, невыносимо трагичное, что выворачивало душу и обдирало кожу. Я увидела, как отец привстает на колено и оборачивается не к ней, а куда-то в сторону, сосредоточенно вглядывается. Там, у самого угла, темным вьюном ползла ночная удача лихих людишек, оберегая своего избранника. Я придушила ее коротко и страшно, так, чтобы эта дрянь и не дернулась… Но все же последним ударом беды хлопнули два пистолетных выстрела.

– Платон! – охнула Фредди.

Ее отбросило прямо в коридор, оттуда ничего не было видно, и, судя по голосу, она не надеялась застать мужа в живых. Я, честно говоря, тоже. Область удачи в последний момент перед взрывом была так мала…

Я шаг за шагом стала двигаться к автомобилю, обходить его. Ничего я не желала видеть, но все шла и шла, ужасно медленно, словно меня тянула и одновременно тормозила чужая злая воля.

Наш первый министр лежал на спине у заднего бампера автомобиля. И не двигался. Рядом уже трудились три мага, наспех создавая щит. Бризов, не замечая ссадину на виске, торопливо нащупывал пульс на шее Потапыча. Глянул на нас, кивнул – жив. Стало возможно дышать.

Я мелкими шажками снова двинулась к Потапычу, не в силах оторвать взгляда от заднего правого колеса автомобиля, нелепо вывернутого, с разорванной шиной и изогнутым ободом. И я уже совершенно точно знала, кто не поместился в рамку удачи. Друг Лешки Бризова, маг-трассер. Он сидел за рулем «фаэтона» и так и остался там, откинувшись в кресле и не шевелясь. И Ляля. Она лежала, сжавшись в комок, как раз между задним изуродованным колесом машины Потапыча и передним, вмятым к двигателю, колесом «фаэтона» охраны. Я видела только пеструю юбку и голую грязноватую пятку. Для удачи маленькая цыганка более не существовала, потому что удача присуща живым.