Однако человек не пребывает всякий день в сознании этого основополагающего отношения, никакой человек не смог бы этого вынести; в повседневности человек живет, более или менее соизмеряя все человеческим масштабом, – тогда как основополагающее отношение соизмеряет человека с Богом. Однако основополагающее отношение тем самым не отбрасывается, напротив, оно покоится в самой глубине души. Так в государстве всегда есть закон, но он как бы покоится; однако стоит только свершиться преступлению, как закон приходит в движение, он словно бы выходит из состояния покоя и утверждает свою силу. Подобное имеет место и с основополагающим отношением человека к Богу. Когда норовит произойти смущение, когда нетерпение грозит единственному головокружением, грозит тем самым все в конце концов перевернуть, тогда основополагающее отношение утверждает свою силу. И вот когда нетерпение грозит словно бы восстать против Бога, желает бороться с Богом, как человек борется с ровней, упрямо стремясь отстоять свою правоту, тогда происходит нечто иное, тогда основополагающее отношение восстает против нетерпеливого и учит его, что перед Богом человек сущностно виновен и потому всегда виновен. Вина, в которой человек повинен пред Богом, – это не виновность в этом или в том, так что этот долг не может быть уплачен; вина человека перед Богом вечна, и, значит, человек всегда виновен; Бог может в любое мгновение, в какое Он только пожелает, обнаружить значимость основополагающего отношения, так что если бы человек и был, говоря почеловечески, прав во всем, по отношению к Богу он тем не менее всегда виновен. Так борется Бог. Даже самый могущественный король, когда он, имея самое что ни на есть решающее превосходство, сражается с мятежником, он все же борется с ним с помощью мощных боевых сил, которые сражаются на его стороне; но Бог на небесах сражается, организуя атаку на стороне нападающего, – когда нетерпение, словно мятежник, желает атаковать Бога, мятежника атакует сознание вины, так что нападающий оказывается вынужден бороться с самим собой. Божие всемогущество и святость не означают, что Он всех может победить, что Он сильнейший, ведь это все же сравнение; но они означают, – и это исключает всякое сравнение, – что никто не способен даже начать бороться с Ним.

Третий же, объемлющий все случаи, случай и предмет этой беседы заключается в том, что по отношению к Богу человек всегда страдает как виновный и никогда не страдает без вины. Но в том ли тогда состоит смысл этой беседы, что человек всякий раз, когда он страдает, должен мучить себя представлением, будто его страдание – это наказание за то или за это? Никоим образом. Тот, кто, по-человечески говоря, страдает невинно, должен, однако, смиренно верить, что перед Богом он всегда неправ. Но если это ему не удается и он остается сомневающимся, нетерпеливым, тогда должна эта последняя, подлинно нуди-тельная мысль разъяснить ему, что страдание – это не просто наказание за то или иное определенное преступление (ведь будь это так, выходило бы, что он всегда мог бы быть в чем-то прав), но что вина его вечна, и потому он всегда виновен. Неистинным будет как раз боязливо желать представить это незаслуженное страдание наказанием за тот или иной единичный проступок, – словно бы человек не был совершенно иначе виновен, словно бы Бог был жестоким и преследовал за что-то единичное, словно бы человек не был всегда виновен.

Смотри, ведь, вроде бы, именно это хотели, собственно, сказать Иову его друзья: то, что человек по отношению к Богу никогда не страдает без вины. И эта мысль поистине не ошибочна; ошибка была в другом – в том, что они дерзнули уполномочить самих себя или позволить себе сказать ему об этом, ведь человек по отношению к другому человеку не имеет на это права. К тому же у друзей Иова не было никакого масштаба для того, чтобы понять, что значит: перед Богом страдать невинно. Высочайшим, что знали иудеи, было как раз такое благочестие, как у Иова, и потому со стороны друзей было вдвойне высокомерным и вдвойне несправедливым говорить такое Иову. Христианин, напротив, знает, что есть лишь Один, но также что есть Один, Кто перед Богом страдал невинно. Но ни один человек не смеет сравнить себя с Ним или мерить себя Его мерой; между Ним и всяким человеком есть вечное различие: так что дело с новой ясностью идет здесь о том, что человек по отношению к Богу никогда не страдает без вины.

Итак, основное положение нашей беседы прочно утверждено; но тогда утверждено ведь прочно и то, что было выведено из него: прочно утверждено, что это радость – то, что человек по отношению к Богу никогда не страдает без вины. Но в этой радости есть и смиряющая сторона. Как было показано, человек не имеет права говорить, вынося свой суд, об этом другому, страдающему, когда тот, говоря по-человечески, страдает невинно; однако страдающий, если он, проходя испытание, прибегнет к этой мысли, он на опыте познает то, какая в ней присутствует радость. Ведь неопределенность всегда утомительна, и всегда неутешительно, когда не можешь прийти ни к какому итогу, а эта мысль – поистине итоговая мысль. Если бы и можно было продумать сомнение, тогда ведь должно было бы стать возможным и то, чтобы, как только с этим было бы покончено, сомнение тут же было забыто, и тогда можно было бы начать с этой мысли; но это вечная итоговая мысль, которая потому является итогом, что она в начале такая же, как и в конце; это итоговая мысль, притом единственная, с которой поистине можно начать, и однако, опять же, итоговая мысль, которой можно закончить. Но притом это сильная и могущественная мысль. Это не рыцарь удачи, который ищет по жизни приключений, оставляя сомнительным то, что с ним случится и чем сам он станет, нет, это тяжело вооруженный воин во всеоружии, который уже есть то, чем он должен стать; ведь это воля человека – не будем об этом говорить так подробно, но это воля человека в союзе с Богом, и это воля человека в решимости перед Богом – воля, которая, решившись, знает об опасностях, но также воля, которая, решившись, заключила союз с победой.

Сравнение жизни с путем – привычный образ, который употребляется всеми и прочно вошел в язык; подобие жизни и пути на многое с разных сторон проливает свет, однако образ с необходимостью имеет в виду и их различие, которое не менее достойно того, чтобы уделить ему внимание. В смысле обычной дороги путь – это внешняя действительность: путь есть путь независимо от того, идет ли кто по нему, и независимо от того, как идет по нему отдельный человек. В духовном же смысле, напротив, на путь нельзя указать пальцем; хотя, пожалуй, в определенном смысле он тоже существует независимо от того, идет ли кто по нему, но все же в другом смысле путь подлинно существует или появляется только вместе с каждым отдельным человеком, с каждым единственным, идущим этим путем; путь есть то, как им идут. На путь добродетели нельзя указать пальцем и сказать: вот здесь проходит путь добродетели, можно только сказать, как идут путем добродетели; и если кто-то не желает идти в точности так, тогда он идет уже каким-то другим путем. Напротив, было бы сущей нелепицей характеризовать проселочную дорогу тем, как по ней идут. Идет ли по ней озорник – легко, словно танцуя, в задорном настроении и с высоко поднятой головой, или же человек, изможденный годами, медленно бредет, склонив голову; счастливец ли мчится по ней вперед, к желанной цели, или тихо идет печальный путник, оставляя свои желания за спиной; идет ли по ней пешком бедный странник, или мчится богатый человек в своем легком экипаже, дорога для всех одна, она является и остается для всех той же самой – той же самой проселочной дорогой.