Блестящее прошлое генерал-майора Скоблина в Добровольческой, а потом Русской армии несомненно и достаточно известно. В период Галлиполи генерал Скоблин реорганизовал Корниловский ударный полк и во главе его прибыл в Болгарию.

В 1923 году генерал Врангель отрешил генерала Скоблина от командования полком без объяснения причин. Ходили, однако, слухи, что история отрешения была крайне неблагоприятна для генерала Скоблина.

В 1929 году генерал Кутепов восстановил генерала Скоблина в должности командира Корниловского ударного полка. Последний период командования полком генерала Скоблина был ознаменован, с одной стороны, исключительно ценной консолидацией сил полка и налаживанием связи между его чинами, а с другой стороны, не понятным никому разгоном старшего офицерского состава полка. Целый ряд штаб-офицеров, из которых многие (как, например, полковник Левитов) создавали боевую славу полка, вынуждены были оставить полк из-за разногласий с его командиром. Последние два — два с половиной года генерал Скоблин не внушал к себе ни доверия, ни симпатии со стороны старшего командного состава 1-го армейского корпуса. Генерала Скоблина обвиняли в двоедушии и подпольной деятельности.

Особенно были поражены его странным поведением началь-ники частей и групп 1-го корпуса, собиравшиеся в 1935 году для представления генералу Миллеру доклада о необходимости реформ в РОВСе. Генерал Скоблин играл тогда двойную игру. С одной стороны, он умышленно разжигал недовольство генералом Миллером и всячески против него интриговал, с другой — оставался с генералом Миллером в самых лучших отношениях и, как потом выяснилось, неправильно, „с черного хода“ доносил генералу Миллеру о заседаниях командиров частей, облыжно оговаривая совершенно неповинных людей.

Располагая средствами, генерал Скоблин хитро привлекал на свою сторону молодежь, всегда противопоставляя себя генералу Миллеру, и в то же время старался войти в доверие к последнему. Правда, о двойной роли генерала Скоблина некоторые начальники предупреждали генерала Миллера, но недостаточно единодушно и энергично. Пусть жуткое предательство Скоблина послужит нам всем предостережением.

Нельзя из-за неправильно понимаемого чувства „товарищества“ не обнаруживать истинной физиономии людей, пусть находящихся в самых высоких чинах.

Надо не ограничиваться каскадами громких фраз и мастерским устройством церемоний, на что генерал Скоблин, кстати, был мастером, а претворять наши чувства, нашу веру в Россию, нашу жертвенность в дело. Сейчас есть пути. Это поняли уже некоторые. Пример генералов Шинкаренко, Фока и других говорит сам за себя. Надо, наконец, установить такой порядок вещей, чтобы чувство ответственности в наших рядах — от высших до низших — понималось так, как это было в Российской Императорской армии».

Наряду со Скоблиным главным виновником похищения генерала Миллера считался начальник канцелярии Кусонский. Его открыто называли старым ротозеем. Слышать это выпускнику Николаевской академии Генерального штаба было очень огорчительно. В результате он сделал заявление для следственной комиссии Русского общевоинского союза:

«Наиболее близким мне человеком, с которым я часто делился своими мыслями и сомнениями и мнение которого я всегда высоко ценил, является полковник Станиславский. Так как после всего случившегося многие находили, что мне следовало вскрыть записку тотчас же по выходе генерала Миллера из дверей управления, то я заявляю, что, если бы я даже поделился на этот раз с полковником Станиславским секретом и он самым настоятельным образом стал бы доказывать необходимость вскрыть записку, то я все равно ее не вскрыл бы.

Хочу заверить, что хотя и убежден, что более раннее вскрытие мною записки генерала Миллера и, следовательно, более ранняя тревога ничуть не изменили бы трагической развязки, но считаю себя виновным в позднем вскрытии упомянутой записки, почему откровенно доложил начальнику Русского общевоинского союза о недопустимости дальнейшего занятия мною каких-либо ответственных должностей в РОВСе».

Вердикт членов комиссии был единодушный: «Записка, оставленная генералом Миллером в полдень 22 сентября, — единственный ключ к раскрытию тайны его исчезновения. Более раннее вскрытие этой записки, вероятно, не могло бы уже воспрепятствовать похищению генерала Миллера, но оно могло и должно было помешать бегству Скоблина. Поэтому комиссия ничего не имеет добавить к следующему заявлению, сделанному ей генералом Кусонским.

Бесследное исчезновение генерала Миллера среди бела дня в Париже было тщательно до мелочей подготовлено могущественной организацией, располагающей громадными денежными, техническими и политическими возможностями, недоступными никакой частной группе и с очевидностью обличающими „руку Москвы“. Так называемая „Внутренняя линия“ к похищению Генерала Миллера не причастна. Решительно осуждаем Белградский центр Национально-трудового союза нового поколения, подавший сигнал к необоснованным и вредным для всего русского дела обвинениям „Внутренней линии“ в службе большевикам».

Комиссия генерала Эрдели закончила свою работу 28 февраля 1938 года и представила свой доклад начальнику I отдела РОВС. Результаты их работы никогда не публиковались, и что там выяснили, неизвестно. Достоянием общественности стали только отдельные пункты:

«Для осуществления преступного замысла Скоблину не было никакой надобности иметь сообщников в среде Русского Зарубежного Офицерства. Это предоставило бы только ряд излишних опасностей как лично для него, так и для руководивших им агентов советской власти. По тщательно проверенному Комиссией дознанию, ни в частях 1-го Армейского корпуса, ни вообще в РОВСе сообщников у Скоблина в деле похищения Генерала Миллера не было.

В воинскую среду вносились чуждые ей начала, интриги, слежки и разложения. Вокруг главы РОВСа Генерала Миллера искусственно создавалась атмосфера пустоты и общего недоброжелательства, невольно толкнувшая ближе к Скоблину, искавшим войти в его доверие.

Комиссия не может, с другой стороны, не осудить заправил „Внутренней линии“: Генерала Шатилова, Капитана Фосса и Капитана Закржевского. Комиссия сожалеет и о том покровительстве, которое оказывало их деятельности командование.

Организация „Внутренней линии“ внедрилась в РОВС, т. е. в военное объединение, построенное по принципам воинского подчинения, вопреки первоначальному замыслу, в виде некоей тайной силы. Сила эта образовала у себя независимую от местных начальников РОВСа линию подчиненности, во главе с особым центром, ускользавшим от влияния возглавителя РОВСа.

Во-вторых, при таком ее устройстве она являлась орудием неких личных честолюбивых целей к ущербу, для самого возглавителя РОВСа и для общего направления жизни Воинского союза.

В-третьих, работа в этой организации своими формами тайнодействия отравляющим образом повлияла на некоторых ее участников.

Наконец, она возбудила к себе недоверие соприкасавшихся с РОВСом национальных организаций молодежи, следствием чего явился публичный скандал „разоблачений“, вредный для всей эмиграции в целом.

Польза же, которая ожидалась при первоначальном возникновении „Внутренней линии“, была невелика.