Венчал это своеобразное «зеркало мира» совершенно уникальный документ: секретный доклад о намерениях Германии после освобождения от пут Версальского договора, на котором рукой Скоблина было написано: «Старцу Миллеру не показывать». И это не говоря уже о том, что в архиве обнаружилось совершенно секретное письмо Евгения Карловича. В нем он просил главного корниловца назвать имена трех генералов, способных, в случае нужды, принять на себя обязанности председателя РОВС.

Некоторые документы писались условным языком, действующие лица проходили под псевдонимами. Часть бумаг была зашифрованной. Скоблин пользовался тремя шифрами: цифровым, буквенным и смешанным. Из того, что удалось в конечном итоге расшифровать, особый интерес вызывает переписка генерала с Абрамовым и Фоссом.

О лучшем следствие и мечтать не могло. Даже переписка с генералом Добровольским не вызвала у них столь бурного восторга, а ведь в ней содержались весьма важные детали. В который уже раз на страницах этой книги прошу вас обратить на них внимание: «Нельзя переделать людей, особенно тогда, когда они достигли почтенного возраста. Обо всем мы переговорим при встрече. Мой бывший начальник должен понять, что я буду вынужден бросить его дела. Кстати, мне кажется, что он ограничивается лишь приветами, не желая оказать мне малейшую помощь».

И все же полиции крупно не повезло. Нет, данные о финансах семьи Скоблина они получили полные, благо Николай Владимирович вел очень педантичный учет аж с 1922 года. Но они не знали, что буквально накануне из дома генерала был увезен весь архив «Внутренней линии». Дело вот в чем: уезжая в 1935 году из Парижа в Софию, Закржевский взял с собой лишь малую толику своего огромного архива. Оставшиеся документы были тщательно упакованы в чемоданы и доставлены домой к Скоблину.

Генерал почему-то не нашел им лучшего места, чем забросить в самый дальний угол чердака. Потом выяснилось, что это была только часть архива. Несколько увесистых папок оказались у Савина. Лишь прочитав в газете о таинственном исчезновение Миллера, он понял, насколько сейчас важны эти документы. Тем более, что за ними уже приходили посланцы Шатилова. Сославшись на то, что они были изъяты у него во время обыска, он отправил визитеров восвояси. А сам немедленно поехал домой к Скоблину и забрал те самые пресловутые чемоданы.

Через несколько лет он откроет их и начнет тщательно знакомиться с историей «Внутренней линии». Выбрав самые интересные, на его взгляд, документы, он составит легендарную книгу «Гибель генерала Миллера». Почему легендарную? Дело в том, что тираж ее был всего 100 экземпляров, и она стала библиографической редкостью еще до того, как вышла из типографии. К счастью, сегодня она все-таки доступна исследователям и является важнейшим свидетельством по этой теме.

* * *

24 сентября 1937 года генерал Абрамов издал приказ № 1 о вступление в должность председателя Русского общевоинского союза, с сохранением за собой должности начальника III отдела и переносе центра из Парижа в Софию. Адмирал Кедров назначался начальником отдела во Франции.

Первое, что он сделал на этой должности — назначил следственную комиссию РОВС по делу Скоблина. Во главе ее он поставил генерала Эрдели, известного своей нелюбовью к главному корниловцу. 20 октября комиссия начала работу.

Возможности ее были невелики. Все основные документы находились в руках французской полиции. Поэтому было принято решение ограничиться лишь допросами чинов Русского общевоинского союза и изучением тех немногочисленных документов, которые были под рукой. Нетрудно догадаться, что среди них почетное место занимали «Инструкция» и «Идеология чинов «Внутренней линии». Одним из первых дал показания бывший начальник контрразведки генерал Глобачев: «Почему в 1932 году, когда генерал Миллер принимал Федосенко, он ничего мне не сказал о разговоре с ним и, главное, о том, что Федосенко назвал ему имя Скоблина как советского агента? Помню, что я добивался у многих узнать, в чем заключался большевизм Федосенко, но так и не добился. А расскажи мне генерал Миллер, что говорил Федосенко, я бы проверил Скоблина. Приблизительно в то же время я очень был озабочен тем, что говорил невозвращенец Железняк на первых порах своего бегства из парижского торгпредства. Он сказал, что в окружении генерала Миллера есть один генерал, который состоит на советской службе, и что если бы он назвал его имя, то все были бы поражены. Имени генерала назвать не хотел, очевидно боясь мести. Для меня была задача выяснить этого генерала, но как? В окружении генерала Миллера было много генералов, нельзя же было считать всех предателями. Вот тут-то генерал Миллер мог бы помочь своей откровенностью после разговора с Федосенко».

Все с удивительным единодушием проклинали Скоблина и Плевицкую. Тон всеобщим выступлениям задал Шатилов. Именно его допрашивали первым. Суть показаний генерала свелась к тому, что Николай Владимирович, коварный интриган, стравливал генералов друг с другом. А все потому, что его активно науськивала Плевицкая. А «Внутренняя линия» тут вовсе ни при чем.

Эту позицию активнее всех отстаивал главный редактор журнала «Часовой» Орехов, еще недавно считавшийся самым горячим апологетом главного корниловца: «К Скоблину я лично никогда не питал ни малейшего доверия. Он всегда подчеркивал хорошие отношения с генералом Шатиловым. Но за глаза его всегда ругал». (Сбылось пророчество Шатилова, который еще за три года до этого писал генералу фон Лампе: «Орехов — флюгер и оппортунист. Главное для него — деньги. Я не буду жалеть, если „Часовой“ кончит свое существование».)

В посыле проклятий на голову Скоблина договорились даже до того, что обвинили его в полной военной бездарности. Вот что писал, в частности, И.Ф. Патронов: «Проведя три года на войне в тесном сотрудничестве с нашими генералами, я видел среди них, наряду с неспособными, немало честных, храбрых и способных начальников. Правда, талантов среди них оказалось мало. Но когда в гражданскую войну начали производить в генералы вчерашних штабс-капитанов, то оказалось, что они, будучи хорошими и отличными на штабс-капитанских ролях, оказались зачастую никуда не годными генералами. О Скоблине как командире полка и начальнике дивизии я уже писал. Таких дутых карьер было много в гражданской войне. Nomina sunt odiosa!»

Схожую позицию занял Роман Гуль. Вспоминая одну из встреч на квартире Александра Ивановича Гучкова, он писал: «Доклад был интересен, изобиловал фактами ужасов советских концлагерей. После доклада А.И. спросил: нет ли у кого вопросов к докладчику? И тут же из первого ряда поднялся Скоблин, задав, как мне показалось, совершенно глупый вопрос: „Скажите, пожалуйста, неужели среди заключенных, когда они стояли в строю перед чекистом, бившим их товарища, никого не нашлось, кто бы бросился на этого мерзавца?“ Не помню, что ответил докладчик. Помню, я подумал: „Какой дурак Скоблин…“ Но после похищения генерала Миллера, когда выяснилось, что бежавший в СССР Скоблин предал его чекистам, я вспомнил вопрос и понял, что вопрос был вовсе не так уж глуп: провокатору надо было лишний раз публично подчеркнуть свою совершенную „непримиримость к коммунизму“».

И это было еще только началом. В ближайшем же номере «Часового» появилась статья Орехова о предателе, который чуть было не уничтожил весь Русский общевоинский союз: «В военной среде есть много достоинств, но и, надо признать, есть недостатки. Один из них — неправильное понимание слова „товарищество“. Из-за нежелания подорвать „товарищеские“ отношения делаются непоправимые ошибки.