Ника поняла, что дело плохо, когда мамина рука опустилась на столешницу и больше не шевельнулась.

Телефон. Собственный мобильник разрядился еще ночью. Мамин не найти. Городской давно отключен…

Кинулась к соседке. Забарабанила в дверь – что ж за дом-то, ничего не работает! Умрешь – никто и не заметит.

Любовь Петровна открыла сразу. Сейчас она снова была чудаковатой старушкой из соседней квартиры. Неизменный ярко-синий платок на голове, рассеянный взгляд водянистых глаз и дрожащие от болезни Паркинсона руки.

– Маме плохо!

Этих слов оказалось достаточно, чтобы соседкин Паркинсон… как рукой сняло. Любовь Петровна прошла в комнату, шаркая тапочками, сняла трубку с допотопного телефонного аппарата и вызвала «скорую». Вернулась в обнимку с какими-то склянками.

– Ну, а ты? – спросила, переступая порог. – Почему все еще здесь? Или передумала?

Ника непонимающе посмотрела ей в спину.

Вернулись в квартиру Бородиных. Любовь Петровна засуетилась вокруг Ангелины Власовны. Та сидела неподвижно, с сомкнутыми веками и идеально прямой осанкой. Дышала, казалось, ровно.

– Что это у вас тут за снаряды рвались, – ворчала соседка, внимательно глядя себе под ноги. Пол ровным слоем покрывали осколки того, что еще недавно было всей здешней посудой. – Беги, с мамкой все в порядке будет. Рано ей еще уходить. Не отпустим, – заключила Любовь Петровна и повторила уверенно и строго, как будто мама Ники пыталась вырваться и убежать: – Не отпустим. А ты беги, выручай своего Игни. Получится. Ты не такая, как он. Он со своим первым с рождения срощенный. А ты вон сколько от судьбы пряталась. Поэтому силы ваши со второй душой пока неравные. Ну да ничего, окрепнет, оклемается… Столько в земле пролежать – еще и не каждый выдюжит. Дождалась она тебя, видно, сильно жить хотела. Вот только на новое тело ей теперь надеяться не приходится. Профукала. Может, так оно и лучше… На изнанку-то она тебя протащит, а уж что там дальше – прости, не видала и врать не буду.

«Куда? Куда мне бежать?» – спросила бы Ника раньше. Но сейчас не стала.

Она сама знала ответ.

Как и то, что с мамой не случится плохого, пока Наставник остается рядом.

Как и то, что Антон Князев дожидается внизу, чтобы попрощаться.

Как и то, что пришло время возвращать долги.

Антон действительно мялся под козырьком подъезда с сумкой на плече.

– Скажи мне еще раз, – сказала Ника вместо приветствия.

– Что именно? – Но уточнять не пришлось, сам догадался. – Арсеника?

– Красивое имя, – улыбнулась Ника. – И очень мне подходит… Идем, – прибавила, хватая его за руку.

– Подожди. Да подожди же… – Антон сопротивлялся, но не слишком энергично. Ее сил хватало на то, чтобы не выпускать его руку. – Ты какая-то странная.

– Это не я…

Звук вел ее за собой. Скрипучий и навязчивый, как помеха на радиочастоте. И как она могла раньше принимать его за плач ребенка? Есми. Ес-с-сми. «Аз есмь». А если «аз» уже на изнанке, то дорога туда же – это то единственное, что у нее теперь «есмь».

Забор. Аллея. Деревья по обе стороны. В глубине, за фонарями и лавками, пятиэтажный первый корпус. Дальше, дальше… Второй – остановилась, прислушалась. Снова не то… Третий. Внутренний передатчик немедленно сходит с ума от разночастотных визгов. Морг, ясно. Надо бы зайти сюда чуть позже.

Пока что – дальше. Окна не светятся. Только крайнее на первом этаже. Лучше по пожарной – меньше шансов нос к носу встретиться с персоналом больницы.

Откуда она это знала?

Ей рассказали Есми.

Ника подпрыгнула, подтянулась. Легко добралась до второго этажа и глянула вниз через плечо. Совсем забыла, что с нею Князев. Ого, а что с лицом? Так на нее еще никто никогда не смотрел…

– Ты… Как ты это сейчас?.. – Он жестом показал, откуда и куда она взобралась одним махом.

– Это не я, – повторила Ника. Звучало, как песня. – Сам справишься?

– Не у тебя же помощи просить, – пропыхтел он, безуспешно пытаясь повторить то, что только что сделала она. В прыжке дотянулся руками до нижней ступеньки, повис, но не удержался и снова оказался на земле.

– Лучше стой где стоишь, – велела Ника. Почти так же говорил ей Игни, когда уходил искать Есми на заброшенной водокачке.

Теперь она поняла почему. Обуза – всегда помеха.

Ника дергала за ручки все двери пожарных выходов, но они были заперты. Окна, наверное, тоже, да и карниз слишком узкий, чтобы идти и проверять.

Тогда она закрыла глаза. Фотография Виктории Извековой, найденная в интернете, еще не успела забыться. Ника с легкостью восстановила в памяти строгое узкое лицо девушки, словно сестра-двойняшка похожей на Виктора, ее вторую душу.

И сделала шаг в Полупуть.

Ничего особенного не почувствовала. Ни сопротивления стен, сквозь которые она прошла, ни давления, ни боли. Но еще до того, как открыть глаза, поняла, что она уже не на улице – там, где она оказалась, было душно до головокружения, а от вони лекарств и немытого человеческого тела до того спирало дыхание, что Ника предпочла бы вообще не дышать. К сожалению, такой опции ее новая ипостась не предполагала.

Дверь палаты была закрыта. Через два прямоугольника полупрозрачного стекла сюда проникал свет ламп из больничного коридора.

Виктория лежала на койке у стены. Тонкие руки поверх клетчатого одеяла, лицо под кислородной маской. Иглы под ключицами и в предплечьях. В такт ее сердцебиению ровно попискивал кардиомонитор. Аппарат искусственной вентиляции легких издавал шумные, но тоже равномерные звуки.

Вторая сидела на стуле в углу. Есми.

Оглянулась на звук шагов Ники, плавно развела руки в стороны и снова сложила их на коленях.

– Ты пришла…

Виктория-Есми была похожа на свою фотографию в Сети гораздо больше, чем та, на койке. Тонкий овал лица, такие же черные, как у Виктора, волосы. Огромные печальные глаза. Ника так и видела их вместе в тесной комнатке коммуналки. Виктория точно так же сидит на стуле с поникшими плечами и низко опущенной головой. Виктор гладит ее по спине и просит потерпеть еще немного. Скоро все наладится. Не будет больше ночных смен и приставаний пьяных посетителей. Двух часов в электричке, бесконечных долгов, которые они брали, чтобы вернуть предыдущие, не будет тоже, а ту заштопанную куртку, в которой она ходит с осени до весны со времен детского дома, он лично сожжет на заднем дворе. В ответ она кивает и быстро, чтобы он ничего не заметил, стирает ладонями слезы. Она никогда не жалуется. Просто сейчас накатило…

И он не обманет – неизвестно, чего ему это стоило, но у них и вправду появятся деньги. Сначала на то, чтобы расплатиться с долгами. Потом на одежду – поначалу Виктория будет бояться надевать новые платья, пряча их в шкаф на какой-то «особенный случай». Но вскоре их станет так много, что некуда станет прятать.