– Помогите! – выкрикнула девушка.

И в этот же момент труба пронзила потрескавшийся от времени шифер и понеслась, отколов несколько щепок от сгнившего дерева, по направлению к голове Ольги.

– Помо… – Вместо последнего слога Шевченко услышала хруст ломаемых зубов.

Кровь наполнила рот, потекла по подбородку и закапала на оголенные ноги. Боль взорвалась яркой вспышкой, после которой наступила тьма.

Крик Шевченко прервал рассказ Пришвина о танцующем «пидармоте» (нет, Савельев определенно раньше не слышал от Кости подобного). Мужчины подскочили. Игорь побежал первым. Он винил себя. Навыдумывал чертовы правила, а за болтливой девицей не уследил.

«Признайся, ты побежал не на выстрел, ты убежал, чтобы не засунуть в эту сучку свой хер. Или лом?»

Он рванул дверь туалета, шпингалет отлетел и повис на одном шурупе. Игорь замер. Перед ним сидело нечто, напоминающее человеческое тело только окровавленным пальто, накинутым на плечи. Голова девушки была закинута далеко назад, в рот входила двухдюймовая труба, шея раздулась, и из нее, словно занозы, торчали осколки костей и, кажется, зубов. Савельев подумал, что слишком откровенно пытается разглядеть, выходит ли из девушки другой конец там, внизу.

Маша вскрикнула за спиной. Там, где-то вдали. Игорь никого не замечал вокруг. Только он и она. Он возбудился от ее окровавленных ног, вырванных с мясом ногтей, запрокинутой назад головы,

вынь эту херь у меня из глотки и можешь делать со мной что хочешь

распухшей шеи, словно у шпагоглотателя после несчастного случая на работе. Его возбуждало все, и это значило только одно. Он слетел с катушек! Черт, черт, черт! Он ни хрена не слышал, ни как за его спиной Маша упала в обморок, ни как ему что-то говорил Пришвин. Что он мог еще говорить – снова выдвигал очередную версию происходящего… Да пошел он! Игоря сейчас беспокоили две вещи: сможет ли он отменить одно из правил, придуманных им же, и пошатнувшееся собственное психическое здоровье. Если правило «не трахаться в моем доме» можно отбросить как не касающееся хозяина дома, то с расстройством психики так нельзя. Стоп! Если он думает, что сошел с ума, то не все потеряно. Но в это верилось с трудом. Не может мужик в здравом уме захотеть трахнуть мертвую девку. И тут его вывернуло. Он едва успел отбежать, чтобы не облевать ботинки Пришвина.

С каждым рвотным позывом мозг Савельева прочищался. Будто внутри его черепной коробки ползали какие-то похотливые слизни и пожирали серое вещество, постепенно заполняя освободившееся место своими экскрементами. Ведь только человек с дерьмом вместо мозга мог позариться на ребенка, да еще и мертвого. Но теперь организм здорового мужчины отторгал чуждые ему вещи. К черту правила! К черту мертвецов! К черту похотливые мысли!

– У, братец, да ты отвык. – Пришвин закурил.

Игорь разогнулся, вытер рот рукавом и отвернулся от туалета. Он боялся посмотреть на мертвую девушку. Боялся возвращения мыслей-слизней.

– Что, хреново?

– Не то слово, – ответил Игорь, сплюнул густую тягучую, как смола, слюну и спросил: – Как Маша?

На самом деле ему было наплевать, как там кто-нибудь из них; он спросил для того, чтобы отвлечься. Теперь Игорь не чувствовал ответственности за них, как, например, еще два часа назад. Теперь-то, по сути, и отвечать не за кого. Два трупа, один беглец, один арестант

а вы думаете, это законно?

и девка, готовая в любой момент потерять сознание.

– Ладно, пошли в дом, – сказал Пришвин, закрыл дверь в туалет и пошел к дому. – Она теперь никуда не уйдет.

– И никому ничего не скажет.

Игорь посмотрел на дверь, еще раз сплюнул и последовал за другом.

* * *

Добряк всхрапнул и проснулся. Крысы лениво побежали к своим норам. Бомж поднялся, сделал два шага в сторону и помочился. С улыбкой пронаблюдал, как мокрое пятно расползается по кускам штукатурки и крысиному дерьму, и пошел к лежаку. У матраса похлопал себя по бокам. Он хорошо помнил, что не допил бутылку. А вот куда дел ее, вспомнить, как ни силился, не смог. Он шарил под пустыми коробками, когда услышал голоса:

– Они точно придут?

– Да. Точнее не бывает.

Добряк сначала подумал, что какой-то придурок перепил, заблудился, а теперь ведет беседы с удивительным чутким, а самое главное, интереснейшим собеседником, то есть с самим собой. Голос спрашивающего и отвечающего был одним и тем же. Поскольку перепивших придурков в этих краях не так уж и много и каждого из них Добряк мог назвать поименно, он решил взглянуть на этого незнакомца и выглянул украдкой из-за угла. Но первое, что его поразило, – это сияющий холл. Огромная люстра светилась несколькими десятками ламп.

«Может, это сон? – подумал старик. – Или я умер и попал в…»

Он оглянулся. Пятно мочи, источающее пар, и крысиное дерьмо находились на месте. Нет, это точно не рай.

– Ты уверен?

– Да, уверен…

Тут Добряк вспомнил, для чего выглядывал. У комнаты, где он (кстати, он первый) нашел кресло, стоял его недавний собутыльник. Локомотив или Экспресс. Добряк с техникой был знаком поверхностно. Он до сих пор не мог отличить девятую модель «Жигулей» от шестой. Да он даже дирижабль от паровоза не отличит. Точно, Паровоз! Парня звали Паровоз. Он стоял с каким-то полумерком. Пацан был без верхней одежды, но, несмотря на лютый мороз, выглядел живчиком. Наркоман, наверное.

– Ты доделал его?

– Да. Пойдем…

Они скрылись в комнате с креслом.

Односложные вопросы и такие же ответы напомнили фильм про шпионов. Добряк даже протрезвел. Два человека – один голос. Либо бабка Зина добавила в самогонку какой-то новый корешок, либо… Он собирался выяснить, что может объединять его собутыльника, которого, ко всему прочему, разыскивают менты, и ночного гостя без куртки, – кроме голоса, разумеется.

* * *

– Все, хватит, Игорь! – взревел Пришвин. – Я устал от этой херни. Электрики, светящиеся человечки… Не верю я во все это!

– Но ты же сам все видел, – возразил Игорь.

– Что я видел?! Может, это что-то с пленкой. Да, конечно, может! В общем, так. Сейчас я объясню тебе версию, которая больше всего подходит под вот это вот, – Пришвин сделал круг рукой, – все дерьмо. Первое: нет никакого призрака. И чем скорее мы в это поверим, тем безболезненней вылезем из этого болота. Второе: я допускаю нелепость смертей Коржика, ну и конвоира этого. И все! Любимов оказался не в том месте, не в то время – нелепая смерть; Монов, Масюк да и, черт бы ее побрал, даже Деревянко – неосторожное обращение с электроприборами. Эта сучка Колтун затрахала себя массажером, и все. А теперь третье и, пожалуй, самое главное. Мы увозим этих недоносков от цивилизации. Тут нет ни электроприборов, ни электричества. И что? Никто не умирает? Черта с два! Они дохнут! Два трупа за три часа! И кто же виноват? Не призрак ли какого-то там Электрика? Хер! Хер нам всем на рыло! На все рыло, крест-накрест! Ну, и кто же это?!