После того, как выступили все делегаты, мы вместе спели песню, которую написали за время конференции. Потом стали петь другие песни. Мы плакали, смеялись, танцевали. Все, что происходило в тот вечер, тронуло меня до глубины души. Нам не хотелось расставаться. К тому же многие из нас возвращались туда, где не было ни мира, ни спокойствия. Мы с Мадокой обнялись и вместе прыгали под музыку. Ба плясал радом с другой группой ребят. Даже доктор Тамба, который сидел в зале и смотрел на нас, заулыбался – впервые с нашего прибытия в Нью-Йорк. После танцев Лора отвела меня в сторону и сказала, что ей очень понравилось мое выступление.

В тот вечер мы все отправились в индийский ресторан. Я порадовался, что хоть кто-то в этой части света готовит рис. Мы много съели, болтая обо всем на свете, а потом обменялись адресами и отправились в гости к Лоре в Ист-Вилледж[42]. Я никак не мог понять, почему этот район называется «деревней» – он не был похож ни на одно из селений, которые я видел. Тогда я не знал, что это место станет в будущем моим домом. По стенам были развешаны гобелены ручной работы, привезенные из разных частей света. На полках стояли книги со сказаниями народов мира. С ними соседствовали причудливые фигурки животных. На столах были расставлены глиняные вазы, украшенные изображениями экзотических птиц, лежали странные музыкальные инструменты из бамбука и других природных материалов. Дом был большой, в нем поместились все пятьдесят семь гостей. Сначала мы сидели в гостиной и рассказывали разные истории и сказки. А потом всю ночь танцевали. Это был идеальный прощальный вечер, проведенный в идеальном месте: дом был таким же необычным и интересным, как его хозяйка и его гости. Здесь всем было уютно, потому что каждый находил что-то близкое и родное для себя. Мне показалось, что я побывал совсем в другом городе, настолько это место отличалось от того Нью-Йорка, с которым я познакомился за прошедшую неделю.

На следующий день Лора и Шанта проводили меня, Ба и доктора Тамбу в аэропорт. Сначала мы ехали в машине молча, но постепенно начали всхлипывать (все, кроме доктора Тамбы, конечно). Обнимаясь и прощаясь в аэропорту, мы уже рыдали в голос. Лора и Шанта записали свои адреса и телефоны и велели нам обязательно связаться с ними.

Мы улетели из Нью-Йорка 15 ноября 1996 года. Через восемь дней мне должно было исполниться шестнадцать лет. По дороге домой мне казалось, что все это был сон, от которого не хотелось пробуждаться. Было грустно оттого, что я покидаю Америку, и в то же время радостно: ведь удалось познакомиться с новыми людьми, увидеть мир за пределами Сьерра-Леоне. Даже если по возвращении на родину мне предстоит умереть, я теперь знаю, что память обо мне останется и будет жить где-то далеко, на другом краю света.

Иногда по вечерам мы собирались всей семьей (включая Мохамеда, который жил теперь с нами), и я рассказывал родным о поездке в Америку. Я подробно описывал мельчайшие детали – летное поле, аэропорт, самолет, как выглядят облака, когда глядишь из иллюминатора. У меня снова замирало все внутри, когда я вспоминал, как ступил на движущуюся дорожку в аэропорту Амстердама. Я никогда не видел такого скопления белых людей: все хватали багаж и разбегались в разные стороны. Я рассказывал о людях, с которыми встречался; о том, какие высокие в Нью-Йорке здания, об услышанных на улицах ругательствах. Я постарался доступно объяснить, что такое снег и почему так рано темнеет.

– Кажется, это было довольно странное путешествие, – приговаривал дядя.

А мне временами казалось, что все происходило лишь в моем воображении.

Мы с Мохамедом снова пошли учиться – нас отправили в школу Святого Эдуарда. Я был очень рад этому. Мне вспоминалось, как здорово было в младших классах слушать каждое утро звук метлы, подметавшей опавшие за ночь манговые листья, и громкий щебет птиц, переговаривавшихся в этот ранний час на повышенных тонах. Наша начальная школа была очень маленькой – крошечный домик, выстроенный из сырцовых кирпичей, с металлической крышей. В нем не было ни дверей, ни бетонного пола, и вообще он был слишком мал, чтобы вместить всех учеников. Обычно уроки проводились на улице в тени манговых деревьев.

Мохамед мало что помнил из первых лет учебы. Ну, разве что недостаток письменных принадлежностей да работу в школьном огороде. Мы помогали учителям вскапывать грядки и ухаживать за садом. Им годами не платили зарплаты, так что земледелие было для них единственным способом добыть себе пропитание. Чем больше мы с другом все это обсуждали, тем больше я понимал, что отвык от школьной дисциплины, домашних заданий. Я забыл, что это значит – сидеть тихо на уроке, общаться с одноклассниками, играть с ними и подтрунивать над ними. Но мне очень хотелось вернуться к этой жизни.

Однако в первый же день оказалось, что соученики нас побаиваются. Они старались держаться от нас подальше, будто мы с Мохамедом могли вскочить и ни с того ни с сего кого-то убить. Каким-то образом все узнали, что мы были солдатами. Война не только лишила нас детства, но и до сих пор продолжала калечить наши судьбы. Ее страшный отпечаток сказывался во всем, что бы мы ни делали.

Мы обычно шли в школу очень медленно. По дороге я мог подумать о жизни и о своем будущем. Я был уверен, что хуже, чем было, уже не будет. Эта мысль всегда вызывала улыбку. Мне все еще не удалось до конца вновь привыкнуть к жизни в семье. Зато семья стала больше. Я стал говорить всем, что Мохамед – мой брат. Тогда ничего не нужно было объяснять. Мне – и это было понятно – не удастся совсем забыть о прошлом, и в то же время не хотелось больше обсуждать его, чтобы в полную силу жить настоящим.

Двадцать пятого мая 1997 года я, как всегда, проснулся рано и сидел на плоском камне за домом, ожидая, когда проснется город. Но вместо обычных утренних звуков послышались выстрелы, доносившиеся от Дома правительства и здания парламента. Пальба разбудила моих родственников. Мы с дядей стояли на веранде и с тревогой смотрели на город. Соседи тоже беспокойно вглядывались в даль. Мы не знали, что происходит, но видели, что по Подемба-роуд бегут солдаты, а по площади возле тюрьмы разъезжают армейские грузовики.

Стреляли все больше и больше. Теперь пальба доносилась из разных районов города. Растерянные горожане, дрожа от страха, наблюдали происходящее со своих веранд. Мы с Мохамедом переглядывались: «Опять? Только не это!» – читалось во взгляде моего друга. После обеда двери центральной тюрьмы распахнулись. Новое правительство не только выпустило заключенных, но и вооружило их. Некоторые сразу отправились к судьям, вынесшим им приговор, и к юристам, участвовавшим в процессах, чтобы убить этих людей и их семьи. Если в доме никого не оказывалось, его поджигали. Другие бывшие заключенные присоединились к солдатам, которые грабили магазины. Дым от пожарищ поднялся в небо и заволок весь город.

Вдохновитель путча выступил по радио и объявил себя новым президентом Сьерра-Леоне. Его звали Джонни Пол Корома, и он возглавлял Революционный совет вооруженных сил (РСВС). Совет был сформирован из офицеров армии Сьерра-Леоне для свержения демократически избранного президента Теджана Каббы. По-английски новый глава государства говорил отвратительно. Столь же мерзкими были его попытки оправдать переворот. Он посоветовал гражданам заняться своими делами, заверив, что ситуация под контролем. Его речь почти заглушали слышавшиеся поблизости выстрелы, взрывы, крики солдат.