– Возвращайся домой, – хмуро говорит отец. Осматривает погром, что я тут устроил, прикрывает нос локтем. Чистюля несчастный.

– Правда? Изволите? А я думал, что у меня дома нет. Я же Пух. Пустое место.

Отец смахивает пылинку с лацкана пиджака. Костюм сидит на нем идеально, с иголочки, брюки и рубашка выглажены, туфли блестят, будто натертые воском.

– Не выделывайся. Садись в машину, поехали домой.

– Минуточку, только бухлишко допью, – поднимаю бутылку и, скалясь, признаюсь: – А я переспал с твоей женой. От так от.

Папа бросает взгляд в Ларису. Та мотает зализанной головой, опускает тонкие губы, глаза бегают туда-сюда, какая театральщина, и испуганно прикрывает руками грудь.

– Та не с этой! Фе… Эта и без меня ноги раздвигала прекрасно, – запиваю сказанную горечь, но спиртное встает поперек горла ядерно-горящей рекой. И Агата спала со мной из-за денег. Все сучьи бумажки, чтобы они пылали ясным пламенем. – Помнишь, как ты меня наказал, папуля, когда я к матери поехал? Вот, а я отомстил – нагнул твою шалаву-Аллочку. Подавись своей местью, я тоже умею наказывать.

– Сучонок, – шипит он. Я знаю, что бывшая отсудила у папы пару миллионов кровных, якобы за его измену, хотя сама гуляла по-черному.

– Твоя школа.

– Да что ты знаешь о мести, облезлый котенок? – говорит он мне и пренебрежительно машет жене. – Уйди в машину. Нам поговорить нужно. Наедине.

– Но, – лепечет Лариса, а когда сталкивается со взглядом отца все-таки уходит, виляя задом. Я порочно присвистываю.

– Надо бы и Ларочку попробовать… Тебе же плевать под кого меня класть, а я же так падок на твоих женщин. Агату тоже в свой арсенал теперь запишешь?

От упоминания ее имени все тело пробивает крупной дрожью. Ненавижу.

– Закрой рот, – папа стоит напротив и жмет кулаки, а меня смешит его вид. Постарел, осунулся, лицо серое. Да кому он нужен, старый пердун? Только Ларочка и способна его удовлетворить ради пару сотен тысяч.

– Ты никого не любил, – вдруг понимаю я. – Так ведь? Гнался за деньгами, нагибал-трахал тех, кто тебе приглянулся, закапывал тех, кто мешал. Ты хотел от меня полного подчинения, как от остальных, но я с детства не слушался, противостоял. И чего ты добился своей властью? Наелся своего бабла? Не тошно?

– Ты купался в роскоши и бы не против такого расклада.

– Ты не знаешь меня. Ты меня не знаешь, ясно тебе?!

– Да мне плевать, какой ты…

Я обрываю его речь:

– Если я тебе не нужен был, почему ты забрал меня у матери? Почему не отдал ей?

– Потому что ты мой… – сбивается, – сын.

– Нет, – с грохотом ставлю на столик бутылку, встаю. – Ты хотел сказать «моя вещь». Собственность. Игрушка. Да только нелюбимые игрушки выбрасывают, а ты зачем-то сохранял. Лучше уж на улице остаться, голодным быть, чем вот так. Не знаю, за что ты меня ненавидишь, да и знать не хочу. Иди нахрен из моей жизни. Ничего твоего не хочу. Фирма моя по праву, я ее владелец, остальным подавись, папочка. Отдашь своим будущим детям, которые у тебя никогда не родятся, потому что эта сучка-Лариса сделает все для этого.

– Закрой рот! – громче, злее.

– Нет! – подхожу и тычу в него пальцем, но не прикасаюсь, потому что мне противно. С этим куском дерьма я жил под одной крышей, этому человеку доверял, хотел, чтобы он считал меня хорошим сыном. Когда-то… Когда-то очень давно. – Хватит. Я тебе никто, диктовать ты мне не будешь.

– Руслан, прекрати, ты ведь останешься ни с чем. Я же ради тебя старался. Зато ты взбодрился, посмотри, – он веселеет, в уголках глаз вспыхивают морщины, – в глазах жажда жить появилась.

Я сдавливаю кулаки и еще подступаю. Папа пятится, озирается на дверь, но личный охранник остался снаружи – они не думали, что я угроза для Коршуна. Зря-я-я...

– Мне от тебя ничего не нужно, – выплевываю ему слова в морду. – Разве что… правду скажи. Ты любил маму? Юлю, свою первую жену. Ты любил ее?

Он смотрит на меня с какой-то странной тоской, глаза налиты жидким серебром, губы поджаты, но в голосе нет фальши:

– Нет. Я любил одну женщину в жизни, но она выбрала другого.

– Так за что ты наказывал меня и мать? Она тебе изменяла? Что пошло не так, почему вы развелись?

– Я ее терпеть не мог, – признается, прячет руки в карманах, опускает глаза. Впервые за столько лет, вижу его замешательство и неуверенность. – Но это было очень давно, не вороши. Ты все равно ее никогда не найдешь.

– Конечно, – смеюсь ему в лицо, хватаю за грудки и толкаю в стену. – Потому что ее больше нет! Ты, мразь, не дал мне с ней попрощаться нормально. Ненавижу тебя. Ненавижу Агату, что согласилась на твою аферу. Всех вас ненавижу!

Он весело хмыкает, мол, я же говорил, что так будет.

– Убирайся! – отталкиваю его от себя, как что-то мерзкое и чужеродное.Отец почти падает. Забегает его охрана, меня оттягивают. Несколько долгих минут избивают, как мальца, а я не закрываюсь – пусть убьют меня уже, чтобы ничего не болело.

Папа их не останавливает, это его приказ, знаю. Иначе бы никто меня и пальцем не тронул, а здесь в мясо превращают. Хрустят кости, рвутся мышцы, ломаются зубы.

– Хватит, – слышу над головой голос отца, и меня отпускают. Боли не чувствую, потому что внутри все прогорело, изломалось, а снаружи осталась только оболочка без нервных окончаний. Я – пустышка.

Отце склоняется надо мной и приказывает:

– Проспись, залечи раны, хорошенько подумай и возвращайся домой. Повторять не буду.

– Пошел ты! – сплевываю кровь на пол и еле переворачиваюсь на живот, пытаюсь встать на локти. Мне хочется еще дотянуться до его рожи и влупить так, чтоб он не поднялся больше, но я падаю плашмя от тычка в спину и почти уплываю в кровавое море боли.

И когда свита вместе с отцом уезжает, а я через несколько часов могу подняться и умыть распухшую рожу, я все-таки возвращаюсь домой. К себе. Отец предусмотрительно оставил машину и охранника. Последний помогает мне забраться в салон и молча везет по указанному адресу.

Я не гордый, воспользуюсь золотой тележкой, но в последний раз.

Около калитки дома замираю. Именно здесь меня, голого и злого, высмеивали люди, когда Агата выгнала меня из дома, с плеткой. Унизила, растоптала, влюбила в себя, а потом вышвырнула. Как все они.

Именно здесь я встретил старую каргу, что пророчила мне невесть что… И все сбылось. Да только ради чего все это?

– Не прозрел ты еще, – скрипит за спиной знакомый голос. Я медленно поворачиваюсь, и холодею от ужаса, но на дорожке никого нет.

Пить не хочется, есть тоже не особо. Вообще не помню, когда крошка во рту была. Откровенно говоря, в стенах родного дома чувствую себя, как тюрьме.