Терри шла и покупала что-нибудь. Еще она устраивала роскошные приемы и занималась благотворительностью. Она безупречно выполняла обязанности его жены и хозяйки его дома. Она всегда прелестно выглядела, и они с Китом чудесно смотрелись на светских мероприятиях, и все кругом завидовали ей, и твердили, как ей повезло, и на что ей жаловаться.

Терри не жаловалась. Только Кит пил все больше и все больше отдалялся от нее, а она плакала и чувствовала себя никчемной. Она бы с радостью родила и воспитала с десяток-другой малышей, но Киту не хотелось иметь детей. Всякий раз, когда Терри заводила с ним разговор о детях, Кит отвечал, что младенец не втиснется в его график, и дети — слишком важное и ответственное дело, и почему бы им еще не подождать.

Время — штука неумолимая, жестокая и беспристрастная, оно шло себе и шло, и вот однажды Кит вернулся домой и застал Терри, рыдающей навзрыд в гостиной. К тому времени для него ее слезы стали привычным, обыденным делом. Как и разговоры, стереотипные, словно подвывания сломанной шарманки.

— Кит, нам надо поговорить.

— Нельзя ли подождать до завтра, дорогая.

— Мне двадцать семь, и я хочу ребенка!

— Давай я лучше позвоню в зоомагазин, и нам пришлют щенка. Или котенка.

Терри уставилась на мужа, ломая голову: много ли времени пройдет, прежде чем он начнется общаться с ней, обходясь вообще без слов, просто ломая ей кости и выбивая зубы.

— Я пошутил. Неудачно. Извини. Давай поговорим завтра.

— Завтра ты будешь на работе. А я буду опять дома. Одна. И мы ни о чем не поговорим.

Кит присел напротив жены, любовно приобняв свой портфель.

— Терри, я все понимаю. Тебе скучно. Но ты всегда можешь пройтись по магазинам. Выпить чаю с подругами. Или сходить к портнихе. Или еще куда-нибудь. И потом, у тебя есть обязанности… благотворительность… дети. Это ответственное дело. У меня нет времени. У меня есть график. И… ну, мы же говорили об этом сотню раз, не так ли?

— Дорогой.

— Пожалуйста, дорогая… завтра мы обо всем поговорим. Обещаю…

— Завтра уже наступило, — сказала Терри, кивнув на напольные часы.

Кит, однако, счел разговор оконченным. У него на уме, как обычно, были куда более масштабные проблемы, чем проблемы бедняжки Терри, и он желал только одного: чтобы она оставила его в покое. Кит искренне не знал, что он еще может сделать для жены. Дорогая была сыта, здорова, одета и могла купить себе что угодно. Так что Кит поднялся, прижимая к себе портфель наподобие щита, и стал совершать сложный и грациозный отступательный маневр в направлении своего кабинета, своей работы и своей рюмки…

— Стой, — рявкнула Терри.

Кит помедлил, но остановился и бросил на жену удивленный, раздраженный, но в то же время до странности сочувствующий взгляд. Терри почти не сомневалась, что сейчас он предложит ей разделить на двоих его Рюмочку перед Сном. Но он удержался.

— Тяжелый день, дорогая?

— Ты должен взять отпуск. Немедленно. Прямо сейчас.

— Что?

— Ты меня прекрасно слышал.

— Да, но мне…

Терри не дала мужу вставить ни слова. Она понимала, что, если ему позволить, Кит тотчас же приведет массу веских причин, по которым он не может взять отпуск — ни сейчас, и вообще никогда, и ей придется согласиться, потому что это будут чрезвычайно веские причины.

— Прямо с завтрашнего дня. Хотя бы на две недели. И мы проведем это время вдвоем. Только ты и я. Никакой работы. Никакой выпивки. Никаких работ в саду. Только ты и я. А иначе…

— В своем ли ты уме? Я не могу взять отпуск. У меня дел по горло. Прямо завтра у меня…

— Ты возьмешь отпуск. Или…

— Что?

— Я тебя брошу. Я не шучу. Я уйду от тебя.

Терри помнила, что следующие две недели оказались невыносимо тяжкими для них обоих. Кит взял отпуск впервые за последние десять лет и совершенно не представлял, что теперь делать с этим дурацким отпуском. Он не знал, куда себя девать. Он вдруг обнаружил, что не представляет, о чем разговаривать с женой. Терри ничего не понимала ни в бизнесе, ни в финансах, ни в политике. Она не умела играть ни в крокет, ни в покер или, на худой конец, в бильярд. Киту было смертельно скучно. В то же время, ему мерещились фатальные катаклизмы, которые непременно произойдут в офисе в его отсутствие. Копилка, например, рухнет — кто знает.

В смешанном состоянии смертельной скуки и издерганности, изнывая от бессонницы, Кит провел три дня, ничего не делая, слоняясь по дому туда-сюда и куря сигарету за сигаретой. Потом еще три дня он чинил все сломанные вещи в доме и наводил порядок в саду. Потом он лег и уснул еще на три дня. Проснувшись, Кит слегка пришел в себя и занялся налаживанием семейной жизни. Он занялся с Терезой любовью. Он сводил жену в ресторан. Он сводил жену в театр. Пьеса Киту не понравилась.

— Неужели это стадо раскрашенных обезьян, прыгающее по сцене, не понимает, что «Гамлет» — это комедия, и играть его надо, как комедию? Недоумки.

В Главном Имперском театре они сидели в ложе, алой, бархатной и такой почетной, что почетней были только ложи самого Императора и Верховного Канцлера, а Кит в запале говорил довольно громко, и Терри чувствовала, что публика в театре смотрит на них, а вовсе не сцену, а некоторые и через лорнеты и театральные бинокли.

— Ведь в конце все умирают, дорогой, — сказала она шепотом.

— Вот именно. Что это, по-твоему, дорогая, как не комедия?

В антракте он ретировался в пивную, расположенный по соседству с театром, выпил и остаток вечера провел, развлекая официантов, посетителей, своих телохранителей и понабежавших репортеров игрой на фортепьяно, как заправский тапер. Он сорвал аплодисменты и неплохие чаевые. Терри забрала мужа оттуда, когда Кит, войдя в раж, начал рассовывать банкноты в лифчики приятно взбудораженных официанток.

— Безнадежно. Что бы я ни делал, я все равно получаю за это деньги, — сказал Кит, когда они вернулись домой. Он потянулся за портсигаром, и скомканные банкноты начали вываливаться из карманов его пиджака.

Терри впервые с изумлением поняла, что это его беспокоит.

— Я не знала, что это тебя беспокоит.

— Нет. Меня беспокоит не это. Меня беспокоит то, что это меня не беспокоит. Понимаешь? Я вроде бы должен беспокоиться по этому поводу, но я не беспокоюсь, и это меня беспокоит.

Терри поняла, что это слишком мудрено для глупенькой курицы вроде нее.

— А… что говорит по этому поводу твоя сестра?

— Виктория говорит, что я слюнтяй.

— А… Ричард?

— Ричард говорит, что я милый мальчик, но, думаю, это значит, что я слюнтяй.

— А твой психоаналитик?

— Он считает, мне следует расслабиться и снять это ужасное напряжение. Он считает, чтобы расслабиться, я должен принимать трижды в день его волшебные патентованные пилюли. Он считает, что, если я стану наркоманом, я стану счастливым. В его кабинете на стене висит диплом, подтверждающий, что он дипломированный и высококвалифицированный наркоторговец с ученой степенью и двадцатилетним стажем. И он так искренне желает помочь. Иногда я боюсь не устоять. Иногда я просто боюсь. Тогда я иду в церковь, опускаюсь на колени и молюсь. Но, возможно, я молюсь недостаточно усердно. Вот чего я боюсь по-настоящему…