«Соня! Как хорошо, что она здесь», – думал Саша, стараясь унять сердце. Ему казалось, что оно стучит так, что его слышат все, кто здесь находится.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, это я, Соня, – заговорила она, стараясь отвлечь его. – Вы узнали меня?

Саша медленно прикрыл глаза, давая понять, что он узнал её. Ему было трудно и не только от боли. Он боялся произнести слово, чтобы не выдать переполнявшее его волнение, причину которого он объяснить не мог.

Вдруг резкая боль пронзила его, и глаза, потеряв свой блеск, потускнели. Соня поняла его состояние.

– Саша, потерпи, я сделаю укол и тебе будет полегче.

Она взяла приготовленный заранее шприц и ввела ему морфин. В это время открылась дверь, и в перевязочную вошёл Семён Яковлевич.

– Ну, что у вас, получается?

– Пока пытаемся снять повязку, но сделать это очень трудно, – ответила Соня. – При первой попытке теряли сознание.

– Даже так? Что ты ему ввела?

– Морфин, он уже не мог терпеть боль.

– Понятно, продолжайте, продолжайте, не надо останавливаться, – обратился он к медсестре, которая при появлении главврача несколько замешкалась. – Ведь снимать бинты всё равно надо. Только морфия больше не надо.

– Я понимаю, Семён Яковлевич, а как у Крючкова? – спросила Соня, зная, что отец занимался им.

– Да у него всё нормально, хорошо, что Василий сразу наложил шину. Перелом без смещения. Думаю, что в гипсе срастётся быстро. Им повезло с погодой, не было сильных морозов, наверняка были бы обморожения, а то и того хуже.

– Да они и так чудом не замёрзли, как будто кто-то оберегал их всё это время.

– Ты права, – доктор повернулся к раненому. – Ну, что, герой-лётчик, совсем худо?

Саша, который собрал в кулак всю свою волю и, преодолевая нечеловеческую боль, старался сдержать слёзы, стоявшие в глазах и готовые брызнуть в каждую секунду.

– Да, я вижу, – доктор похлопал Александра по плечу. – Потерпи ещё чуток, скоро начнёт действовать препарат и будет полегче.

Когда, наконец, повязку удалось снять, присутствующие увидели довольно впечатляющую картину. Лоб был рассечен и лоскут кожи завернулся, обнажив, черепную кость, которая слепила своей белизной, ярко выделяясь на фоне кровавого месива, заменявшего лицо штурмана. Кожа на носу была разорвана и сквозь неё торчала сломанная кость. Всё лицо было покрыто ранами и царапинами. На нём реально не было живого места.

Раненый не слышал, когда сняли бинты, наркоз начал действовать, и он уснул.

– Вот, смотри, похоже, что черепная коробка выдержала удар, трещин не заметно, – хирург осматривал пациента и пояснял своей младшей коллеге характер ран.

– Сотрясение мозга, конечно, имеет место, иначе бы он не терял так часто сознание. Я думаю, что отдых и хорошее питание сделают своё дело, он восстановится, – Семён Яковлевич осматривал голову Саши сверху вниз и продолжал озвучивать то, что видел. – Битое лицо тоже не страшно, возраст молодой, кожа нарастёт быстро, вот только зашивать надо аккуратно, чтобы шрамы со временем разгладились. Шить буду сам, у вас так не получится.

– Да я, честно говоря, и не взялась бы за эту работу, – быстренько вставила Соня, боясь, что отец передумает.

А он, между тем, продолжал в том тоне, как будто бы разговаривал сам с собой.

– Если честно, то меня пугает только его нос. Он не поломан, он разрушен.

– Но ты же сможешь его собрать? – спросила взволнованно Соня и, показалось, что всхлипнула.

– Что это ты, подружка, или раненых не видела? – удивился доктор, явно подтрунивая над дочерью.

– Да, конечно, видела, но ведь это хорошо знакомый нам человек, – попыталась объяснить она и, чтобы скрыть слёзы, отвернулась к окну.

Семён Яковлевич ещё тогда, в далёкий ноябрьский вечер, понял, что после отъезда лётчиков с его дочерью что-то произошло. Она изменилась и как-то повзрослела. Дважды спрашивала его, нет ли вестей от Гамова, а ведь он тогда не придал значения этим вопросам. Сейчас всё становилось на свои места, ей понравился этот молодой штурман и, чтобы не мучить дочь, понимая её состояние, доктор сделал вид, что ничего не заметил.

– Ну, не переживай, коллега, – успокоил он Соню. – Поскольку он нам не только знакомый, но и в какой-то мере друг, то мы ему всё восстановим, будет как новенький, лучше прежнего.

– Как будто бы ты незнакомого лечил бы хуже, – улыбнулась девушка.

– Лечил бы это точно, но не так усердно, как друга, – продолжал он шутить, но вдруг перешёл на серьёзный тон. – Всё, Соня, надевай перчатки, маску, будешь мне ассистировать.

Спокойный и уверенный тон главврача привёл ее в чувство. У операционного стола вместо взволнованной и влюблённой девушки стоял врач, перед которым лежал раненый, нуждающийся в его помощи.

Наступивший новый день члены экипажа аварийного самолёта, для которых благополучно закончилась приключения с вынужденной посадкой, встречали, как им казалось, в райских условиях. Накануне они впервые за несколько суток сняли с себя меховые комбинезоны и регланы. Помывшись и поужинав бульоном с гренками, они улеглись в чистые постели. Медицинский осмотр показал, что лётчики в целом здоровы. Радист отделался незначительным обморожением большого пальца левой ноги и немного прихватило лицо. У командира экипажа после наложения гипса тоже наступило облегчение. Тяжелее всех было штурману. Но он, получив во время перевязки и последующей операции некоторую дозу наркоза, впервые с момента своих злоключений не впадал в забытье, а спал нормальным сном.

Ему обработали раны, где нужно наложили швы, и он, убаюканный морфином, даже не слышал, как закончилась перевязка, как его перевезли в палату и уложили в кровать. Для него понятие времени перестало существовать.

Проснулся Александр от того, что почувствовал, как кто-то взял его руку и стал считать удары пульса.

– Пульс хороший, – услышал он голос Семёна Яковлевича. – Его надо будить, готовьте к операции и через час в операционную.

– Будить меня не надо, доктор, я проснулся, – с трудом проговорил он и, радуясь возможности разговаривать, открыл глаза.

– Вот и отлично, как чувствуете себя?

– По сравнению с тем, что было, – отлично, – говорить было больно, язык плохо слушался, лицо стягивали бинты, но он говорил, и это было замечательно.

– Что, и боли нет? – заволновался доктор. – Ничего не чувствуете?

– Да нет, боль есть, но это не та боль, что была раньше. Эту боль я почувствовал, когда стал просыпаться, она усиливается, когда говорю, а та боль была постоянно, мне казалось, что она живёт со мной, в каждой клеточке мозга. Сейчас можно терпеть.

– Ну и отлично. Вам надо привыкнуть к тому, что нужно терпеть. Скрывать не буду, если хотите, чтобы нос в будущем не приносил вам проблем и не уродовал лицо, нам придётся сделать ещё не менее трёх операций, а это, как вы понимаете, тоже боль.