ворота монастыря и пошёл в свою келью, мимо белого храма, обгоняя суетливых монашек, напоминающих дерущихся воробушков. Там, в келье, его действительно ждали гостинцы от дочери, среди всего прочего была и бутылка водки. Зачем она? Соблазнять только. Николай не пил уже второй месяц. В прошлый раз настоятель монастыря пообещал выгнать, «если ещё хоть раз», да и было, собственно, за что выгонять, таких дел натворил, что… В общем, бутылка эта ни к чему, но отдать её Виктору значило бы признать свою неспособность совладать с зависимостью, навлечь на себя очередную порцию злых насмешек казаков и старух-монашек.

Раньше бы Николай, конечно, в келье не жил один, обязательно бы к нему кого-то из мужиков подселили, тогда ведь монахинь было больше, соответственно, никого отдельно жить не пускали. А теперь, когда женщин осталось всего ничего, примонастырские казаки обеспечивались отдельным скромным жильём, причём довольно приличным. Спасибо, как говорится, спонсорам, оплатившим ремонт.

Николай искал по всем пакетам (в них у него хранились вещи) тельник. В нём он планировал спать грядущей ночью, ведь стало холодать, вернулись северные ветры и угадывалось в небе: снег посыплет вот-вот.

В келью кротко постучали.

— Кто? — недоверчиво спросил Николай.

Не ответили, а только ещё раз: стук-стук.

Николай широко отворил дверь и увидел перед собой Катю.

— Катя, — сказал Николай, — что ты? — От смущения он почесал татуированную шею и выпятил грудь в синем кителе.

— Настоятель велел программки раздать.

— Какие программки? — ласково спросил Николай.

Он считал Екатерину самой привлекательной монашкой во всём монастыре. Её личико со шрамом на щёчке ещё не постарело, и потому вся Катя казалась в монастыре чужой, и эти её синеватые глаза снились однажды Николаю… Но что с того? Об ухаживаниях, конечно, не могло быть и речи.

— Да программки вот, — Катя протянула несколько цветастых листиков, — программки на выборы, скоро выборы.

— А, — протянул Николай, — выборы… Так а зачем мне программки-то эти?

— Ну, настоятель велел передать, вот, — Катя отдала Николаю листики и вдруг глянула в его красное лицо. Этот взгляд определённо что-то значил, но Николай никак не мог разгадать, что именно, поэтому опять потёр синего дракона на шее и оскалился. Он был по-животному хорош, когда улыбался: не гнилые, но желтоватые зубы, выстроенные ровно на розовых дёснах, блестели и намекали на мужское здоровье их обладателя.

— Пойду я, — сказала Катя, и сказанное можно было расценить как вопрос, поэтому Николай и ответил утвердительно:

— Иди, Кать. — И добавил: — Заходи, если что-то надо.

Неожиданно Катя улыбнулась, опустила глаза и быстренько побежала в сторону храма, собирая осенний сор неуклюжей рясой. Николай посмотрел ей вслед, отгоняя нехорошие мысли.

Оставшись один, он просмотрел программки кандидатов, не читая скупой текст, снял папаху, китель, шаровары, оставшись в одних шерстяных носках и трусах синего цвета. Потянувшись, он уселся на деревянный стул и посмотрел в зеркало: молодой ещё, а уже ссыхается.

Грубый Виктор, Катенька, программки эти нелепые (не ясно будто, за кого голосовать) — всё это как-то разворошило осиное гнездо его сердца. Захотелось унять дрожь опустевших труб, и потому Николай быстро, чтобы решимость не пропала, отыскал нечищеный стакан, влил в него первую порцию водки и проглотил её одним махом. Не мальчик ведь он, умеет держать себя в руках. Тело пропекло изнутри, и в желудке что-то сорвалось и рухнуло. От этого всего сделалось до слёз приятно.

Николай запустил на телефоне свежий выпуск «Полдня русского» и начал выпивать, закусывая колбасой и солёным помидором. Когда он выходил покурить и в туалет, то встречал деда Егора, различая старика в темноте по огромной папахе. Дед Егор что-то бурчал, но не замечал опьянения Николая. Да и не было его, опьянения, потому что способен был Николай держать себя в руках.

Уже за полночь Николай потушил свет, надел тельняшку, которая теперь оказалась большой, и, подумав о том, что утром следует обязательно обрезать ногти на ногах и руках, с тем и уснул.

Ему снилось, что он отгоняет бомжей от монастыря, бьёт их плёткой, а они почему-то смеются и твердят одно: «Ты сдохнешь, а мы будем жить». В пьяном своём сне Николай вдруг осознал, что спит, и страшно испугался этой новости. Ему захотелось немедленно очнуться, но, обдумав, он решил, что осознанное сновидение даёт массу возможностей. Понял, что можно во сне сделать нечто, чего ни в коем случае не повторишь в реальности, и, надвинув папаху на макушку курчавой головы, отвернувшись от хихикающих бомжей, направился в ту келью, где с другими монахинями жила Екатерина. Он обогнул монастырь, вышел на протоптанную паствой дорожку, свернул направо, к деревянной келье, увидел бродячую собаку и, решив её прогнать, как бомжей, ухватил себя за бок, ища плётку, но её там не оказалось. Потерял. Осознав это, он заметил, что собака бежит теперь к нему, чтобы напасть. Догадалась, стерва, что казак безоружен. Николай заслонился от псины рукой и вспомнил: «Это сон». «Сон!» — крикнул он, но понял, что и так просыпается.

Ещё в кровати казак оценивал обстановку, и, чтобы поверить окончательно в своё пробуждение, он одним рывком сорвал с себя одеяло и глянул на пальцы ног: ногти не обрезанные — не во сне он, значит. Николай встал, прошёлся по келье и только теперь услышал страшный крик с улицы. Кричал Виктор.

Николай вышел во двор (светало) и обнаружил чудовищную суматоху: казаки носились по двору, заправляя рубахи в шаровары на ходу, махали в воздухе непонятно откуда взявшимися саблями и отдавали друг другу решительные команды. Монашки их суетливо благословляли. «На что благословляют?» — подумал Николай и заметил тут же, что Вадим, самый молодой из казаков монастыря, промчался на лошади куда-то в сторону заднего двора. «Откуда лошади?» — опять не понял Николай.

— Сабля где? Давай на коня! — заорал Игорь на Николая.

Николай глупо улыбнулся и ответил:

— Какая сабля? Нет тебя! Я просто ещё не проснулся, — сказав это, он провёл ладонью по небритому лицу полноватого Игоря.

Игорь размахнулся и ударил Николая в глаз, и теперь только стало Николаю абсолютно ясно, что происходящее не сон, ведь во сне лицу не больно. Игорь выругался и побежал туда, куда бежали все, — на задний двор.

«На задний двор! — подумал Николай, вернулся в келью и обнаружил там саблю. — Откуда сабля?» Но сабля эта его — откуда-то знал Николай наверняка и чувствовал теперь: изменилось что-то, но вот что? Непонятно. Да и некогда понимать. Нужно бежать. Туда. Ко всем остальным. Нужно быть с остальными. Николай схватил саблю и побежал к ним,