Я с радостью приветствовал появление столь желанных берегов Азии. Я так соскучился по горам! Туманная свежесть пейзажа, ярко раскрашенные дома и турецкие беседки, отражающиеся в голубоватой воде, ступенчатое плоскогорье, гордо возвышающееся между морем и небом, срезанная вершина горы Кармель, стены и высокий купол знаменитого монастыря, залитого тем лучистым вишнево-пурпурным светом, который заставлял вспомнить о нежной Авроре из песен Гомера. Мы миновали раскинувшуюся у подножия гор Хайфу; напротив нее, на другом берегу залива, — Сен-Жан д'Акр. Здесь наш корабль стал на якорь. Зрелище было полно величия и прелести. Море, чуть морщинящееся волнами ближе к песчаной косе, вдоль которой пенилась узкая полоса прибоя, становилось неподвижным, как стекло; его прозрачная лазурь соперничала с небесной синевой, которая слегка колебалась под лучами еще невидимого солнца… Такого никогда не увидишь в Египте с его низкими берегами и всегда затянутым пылью горизонтом. Но вот наконец показалось солнце. Оно разрезало пополам Аккру, ярко осветив вдающуюся в море песчаную косу; на ней красовались белые купола, дома с террасами и высокая прямоугольная башня с зубчатой стеной, бывшая некогда резиденцией грозного Джеззар-паши, с которым воевал Наполеон[62].

Мы бросили якорь недалеко от берега. Нужно было дождаться карантинной инспекции, после чего к нам смогут подплыть лодки со свежей водой и фруктами. Чтобы выйти в город, нам пришлось бы пройти карантин.

Как только подошло судно санитарной инспекции и было констатировано, что все мы больны, ибо прибыли из Египта, портовым лодкам разрешили привезти нам необходимые продукты и принять от нас деньги, соблюдая при этом все меры предосторожности. В обмен на бочки с водой, дыни, арбузы и гранаты мы должны были бросать наши гази, пара и пиастры в подставленные сосуды с уксусной водой. Обеспечив себя продовольствием, мы забыли обо всех разногласиях. Не имея возможности провести в городе хотя бы несколько часов, я счел неудобным посылать паше свое рекомендательное письмо, которое к тому же могло мне сослужить службу в любой другой точке побережья древней Финикии, входящей ныне в пашалык Аккры. Древние именовали этот город Акко, что значит «узкий», арабы — Акка, а до эпохи крестовых походов он был известен как Птолемаида.

Мы снова поднимаем парус, и отныне наше путешествие превращается в праздник; мы идем на расстоянии четверти лье от берега, и море, спокойное, как озеро, отражает величественную горную цепь, тянувшуюся от Кармеля до собственно Ливана. В шести лье от Сен-Жан д'Акры появляется Сур, древний Тир, с дамбой Александра, соединяющей с берегом островок, на котором был построен древний город, подвергшийся столь длительной осаде.

Еще через шесть лье появляется Сайда, древний Сидон; ее белые дома, как стадо овец, прижимаются к подножию гор, где живут друзы. На этих древних берегах почти не сохранилось руин, которые могли бы дать хотя бы приблизительное представление о богатстве Финикии; но что могло остаться от городов, живших почти исключительно торговлей? Их могущество промелькнуло, как тень, развеялось, как пыль; проклятие библейских книг полностью осуществилось, и Финикия исчезла, как бесплотная мечта поэтов, как все, что противоречит мудрости пародов!

Бухта. Панорама Ливана на старой гравюре

Тем не менее, когда цель близка, чувствуешь пресыщение даже этими прекрасными берегами и лазоревыми волнами. Вот наконец и мыс Рас-Бейрут, его серые скалы, над которыми вдали возвышается снежная вершина Саннина. Берег выжжен солнцем, под его палящими лучами видны мельчайшие выступы скал, покрытых ковром красноватого мха. Мы идем вдоль берега, поворачиваем к заливу, и все словно по волшебству вдруг меняется. Пред нами пейзаж, полный тишины, свежести и тени, словно вид на Альпы с тихой глади какого-нибудь швейцарского озера, — таков Бейрут в спокойную погоду. Это Европа и Азия, слившиеся в нежных объятиях. Это морской оазис у подножия гор, где путешественник, уставший от солнца и пыли, с восторгом видит облака, столь грустные на севере, но столь пленительные и желанные на юге!

О благословенные облака! Облака моей родины! Я уже успел забыть вашу блаженную тень! А солнце Востока придает им новую прелесть! Утром они окрашены в нежные тона — розовые и голубые, как мифологические облака, откуда каждую минуту ждешь появления смеющихся божеств; вечером они то сходятся, причудливо переплетаясь, то разлетаются фиолетовыми хлопьями, все время меняя цвет — от сапфирового до изумрудного, — явление очень редкое в северных странах.

По мере того как мы двигались вперед, зелень приобретала все новые оттенки, а темные клочки вспаханной земли и яркие пятна домов вносили еще большее разнообразие в пейзаж. Город, расположенный в глубине залива, казалось, утопал в зелени; вместо обычного для арабских городов утомительного нагромождения беленных известью домов я видел очаровательные виллы, протянувшиеся на два лье. Правда, там, где возвышались круглые и прямоугольные башни, постройки стояли очень тесно друг к другу, но это, по-видимому, был центральный квартал, отмеченный флагами всех цветов.

Вместо того чтобы пробираться по узкому рейду, забитому маленькими суденышками, наш корабль пересек по диагонали залив, и мы высадились на небольшом островке, окруженном скалами. Там виднелось несколько небольших домиков. Желтый флаг указывал, что здесь размещалась карантинная служба — единственное место, куда в настоящее время нам разрешалось войти.

Капитан Николас и его команда стали относиться ко мне очень внимательно и предупредительно. Они проводили карантин на борту корабля, а лодка, которую прислала карантинная служба, переправила пассажиров на остров или, точнее, на полуостров. Узкая тропинка, петляющая среди скал, в тени вековых деревьев, вела к какому-то строению, напоминающему монастырь; его стрельчатые своды опирались на каменные колонны и поддерживали кровлю из кедра, как в романских монастырях. Море билось о берег, затянутый ковром водорослей. Стоило только добавить сюда монахов и бурю — и была бы готова сцена для первого акта «Бертрама» Матюрэна[63].

Здесь мы должны были дожидаться визита назира (смотрителя), который наконец соблаговолил допустить нас в свои владения. За первым строением, открытым со всех сторон и предназначенным для дезинфекции подозрительных вещей, находились другие постройки монастырского вида. Для жилья нам отвели павильон, расположенный на самой оконечности мыса; он обычно предназначался для европейцев. Несколько арабских семей ютились в крытых галереях, которые служили одновременно стойлом для скота и жильем для людей. Здесь дрожали от ужаса стреноженные лошади и верблюды, просовывая через решетку свои крутые шеи и волосатые морды, а чуть дальше целое племя сгрудилось вокруг очага. Когда мы проходили мимо дверей, арабы сурово смотрели на нас. Нам было разрешено гулять по участку в два арпана, где колосился ячмень и росли шелковицы, и даже купаться в море под надзором стражника.