Но она не смогла договорить. Казалось, внимание ее матери переключилось на что-то интересное. Взгляд Элизабет Гудбоди внезапно сфокусировался на каком-то предмете за спиной дочери.

– Черт побери, – пробормотал сквозь зубы Джим Клакстон, сжимая руку Рейчел с такой силой, словно боялся, что она убежит.

Этим туманным вечером ресторан «Де-Ренн» был переполнен. Туристы хлынули сюда, чтобы поужинать и пропустить стаканчик-другой в надежде, что погода прояснится. Перед входом в ресторан стояла длинная очередь, люди толпились даже в пространстве перед венецианскими окнами.

Но даже в этой толчее нетрудно было заметить высокого, широкоплечего мужчину с выгоревшими на солнце волосами, который был на несколько дюймов выше остальных. Он был в дорогом, сшитом на заказ костюме, облегавшем сильное гибкое тело. Слегка склонив набок голову, он внимательно слушал мужчину и женщину средних лет.

– Господи, – пробормотала Элизабет Гудбоди, – какой привлекательный мужчина. В жизни не видела такого красавца.

У Рейчел перехватило дыхание. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Бо Тилсон, пыталась внушить она себе, как и любой другой, имеет право приехать в Хейзел-Гарденс и поужинать в ресторане. Где-нибудь, когда-нибудь они должны были встретиться. Но она не могла подавить приступа совершенно неожиданной тоски, охватившей ее. Пальцы Джима Клакстона до боли сжали ее руку.

– Мы говорили с вами именно об этом человеке, – объяснил Джим ее матери. – Это Бомонт Тилсон, его земли граничат с кооперативным полем. Его усадьба, Тихая Пристань, – типичный образец старой плантации, во всяком случае, такой она была до последнего времени.

Джим произносил слова с несвойственной ему торопливостью.

– Ходят слухи, что Тилсон пытается продать часть плантации, старый дом с несколькими акрами земли, чтобы удержаться на плаву. Это историческое место, хотя оно и стоит в стороне от проторенных дорог. Он, вероятно, ищет кого-нибудь из центральных районов или северян с деньгами, которые могли бы сохранить усадьбу в ее изначальном виде, не продавая ее застройщикам.

Рейчел, оцепенев, смотрела на высокого красавца, который беседовал с пожилой парой и время от времени нетерпеливо поглядывал на переполненный зал. В ушах у нее шумело, она успела лишь расслышать слова Джима Клакстона о том, что Бо Тилсон хочет продать дом в Тихой Пристани из-за нехватки денег. Она не могла в это поверить.

Она увидела, что золотистая голова повернулась и странные зеленовато-коричневые глаза отыскали столик, за которым сидели Джим Клакстон и ее мать. На секунду в них мелькнула искра узнавания, затем они остановились на Рейчел.

Вежливая улыбка исчезла с его лица. «Правда ли, – пронеслось в смутной глубине ее сознания, – что люди, глубоко узнавшие друг друга, могут обмениваться мыслями, чувствами, сигналами боли, тоски и желания?» Его взгляд, до того равнодушно переходивший с одного лица на другое, вспыхнул, как молния, зажег ее огнем, заставил затрепетать ее тело и тут же погас, словно кто-то повернул выключатель: от яркого огня остались тлеющие угли. Человек, которого она любила, резко отвернулся – чужой, незабываемо прекрасный, неприступный. И больше не принадлежащий ей.

Он позволил ей любить его, дал ей увидеть свое тело, свои чувства, которые не обнаруживал ни перед кем в мире, и, сделав это, отослал ее прочь. Боль, терзавшая Рейчел, была физической, реальной, она проникла прямо в сердце.

Рейчел предпринимала отчаянные попытки встретиться с ним, хотя бы поговорить. Она звонила в Тихую Пристань, оставляла Джули безумные послания, писала полные боли письма и даже в приступе отчаяния собиралась сесть в машину и появиться перед его крыльцом с криком: «Почему?» Но если он не отвечал на телефонные звонки, то остальное было бесполезно.

Разве той ночью он не объяснил ей причины? «Я хочу, чтобы ты уехала, оставила меня», – сказат он ей с неохотой, с плохо скрытым раскаянием, которое присутствовало с первого момента их близости, только она не хотела его замечать.

Бо просто вызвал Джима Клакстона, чтобы тот отвез ее домой. Каким-то образом Бо Тилсон узнал, что они несколько раз встречались, возможно, даже знал об их ужине в Хейзел-Гарденс, как все знают про всех в этом богом забытом уголке побережья. И он нашел простое решение: передать ее более достойному, как могло бы кому-то показаться, человеку.

Рейчел выдернула горевшую огнем руку из ладони Джима. Ничего не случилось. Бо посмотрел на нее, и затем все прошло. Он, как и раньше, беседовал со своими знакомыми, и профиль его жесткого, красивого лица говорил о том, что он ее не знает.

Она услышала, как ее мать торопливо сказала:

– Рейчел, дорогая, сиди спокойно.

Но было слишком поздно. Она вскочила на ноги, хватая ртом воздух, борясь с желанием закричать, не в силах находиться в этом душном, переполненном помещении ни секунды.

Рейчел кинулась прочь. Ей хотелось поскорее исчезнуть, она натыкалась на чужие тела, как человек, которому внезапно стало плохо, и толпа расступилась, чтобы пропустить ее.

А она бежала все дальше, через вестибюль, пока не оказалась на тонущей в тумане стоянке.

Рейчел увидела это лицо три недели назад: твердые очертания бровей и скул, точеный нос со слегка выступающими ноздрями, широкая прямая линия невероятно чувственного рта – все это так изменилось со временем, что Рейчел показалось: настоящее растворилось в прошлом, оставив за собой лишь искаженный отзвук – сказанные Дарси библейские слова о том, что сыновья расплачиваются за грехи отцов. При взгляде на этого человека становилось ясно почему.

Когда минуту назад она открыла дверь, прямо перед ней в жарком сиянии полуденного солнца стоял хорошо одетый мужчина с дорогой, хотя немного старомодной шляпой в руках. Его высокая прямая фигура казалась до боли знакомой. Это впечатление усиливали его манеры – необычайно красивого мужчины, привыкшего к вниманию женщин. У него были густые, слегка вьющиеся волосы, белые как снег, если не считать слегка золотистых усов. От него исходил запах дорогого мыла и лавровишневой воды, а глаза были не золотистыми, не серыми, не зелеными, но великолепной смесью всех этих цветов, очерченных по радужке черной полосой, придававшей его взгляду нечто кошачье.

– Юная леди, – сказал он низким, хрипловатым голосом. – Я слышал, что ваша фермерская группа ищет источники финансирования.

Если бы перед ней стоял коммивояжер, продающий Библии или пластиковую посуду, Рейчел не удивилась бы. И было бы еще лучше, если бы хоть кто-то догадался сказать ей, что Ли Тилсон жив. Впрочем, никто тут не виноват, она сама решила, что он давно лежит в могиле, как и остальные дрейтонвиллские призраки. Не совсем понимая, кто перед ней и какие причины привели его сюда, Рейчел пригласила его войти.

Она смотрела, как посетитель усаживается на диван в ее убогой гостиной и обводит взглядом стены с тем незабываемым поворотом головы, от которого по ее коже невольно пробежали мурашки.

Ей следовало бы помнить о том, что Ли Тилсон был банкиром. В его визите не было ничего странного: один из сыновей посоветовал ей обратиться к нему за деньгами, другой, Тил Коффи, передал ему этот план, и он пришел – просто из любопытства, если оставить в стороне все другое, – посидеть, расслабившись, на ее диване, продемонстрировать свою обворожительную улыбку и предложить столь необходимую для кооператива ссуду.