И ведь таки иду к нему. Не хочу, а иду: ноги сами несут, и руки тут же сбрасывают клешни одной из продавщиц, которая чуть не вьется вокруг Дениса, словно профессионалка у шеста. Стреляю взглядом во вторую, а когда она пытается сделать вид, что не понимает молчаливых намеков, дополняю их словами:

— Этот галстук годится, только чтобы повесить на нем пиньяту [Пиньята - мексиканская полая игрушка довольно крупных размеров, изготовленная из папье-маше или легкой оберточной бумаги с орнаментом и украшениями. Пиньяту подвешивают на крюк к потолку, одному из детей дают в руки палку, завязывают глаза и раскручивают на месте, после чего он пытается отыскать и разбить пиньяту, чтобы достать конфетное содержимое.] на скучном детском празднике.

Она реагирует недовольным фырканьем, но все-таки тоже отступает, пока я выбираю на стоящей тут же стойке темно-синюю рубашки из полированного до эффекта влажного блеска шелка. Слава богу, Денис уже в брюках, плохо то, что они слишком сексуально обхватывают его бедра, мешая мне сосредоточиться на своих обязанностях.

Пока я помогаю ему одеться — точнее, Денис неплохо справляется и без меня, оставляя мне роль помощницы в застегивании пуговиц на манжетах, — у него настойчиво звонит телефон где-то в кармане брошенного на диван пальто.

— Не хочешь ответить? — снова язвлю я. — Вдруг супруга беспокоится, как ты тут, держишь ли оборону?

— Еще пара таких фразочек, Одуван, и я окончательно поверю, что ты нарочно меня провоцируешь. Любишь, когда тебя ставят на колени и лупят по заднице? Так бы сразу и сказала, А то…

— У нас будет ребенок, Денис...

Слова рождаются сами, абсолютно без каких-либо намеков на то, что я собираюсь это сказать. Как будто на лекции по русским классикам я вдруг встала из-за стола и прочла доклад о строении инфузории-туфельки.

Рука Дениса замирает в воздухе, и я зачем-то тянусь к ней, чтобы расстегнуть — и Снова застегнуть пуговицу.

Даже близко не представляю, что он на все это ответит.

Ее слова производят эффект разорвавшейся над ухом гранаты.

Как будто я спал и видел сладкие сны, а потом вдруг что-то рвануло до кровавых брызг в глазах, и мой радужный сон превратился в сцену а-ля «Высадка в Нормандии» из первых тридцати минут фильма «Спасти рядового Райана». Даже тянет поправить каску, потому что еще одна подобная новость точно снесет мне половину башки.

— Что ты сказала? — Я выдергиваю руку, хватаю Соню за плечи и только в последний момент подавляю желание хорошенько ее потрясти, потому что она снова зеленеет и начинает надувать щеки. — Так, успокойся, дыши.

Она согласно кивает, потом снова зажимает рот ладонью, так что приходится вспомнить хрен знает откуда взявшуюся в голове очередность действий и начать проговаривать ее вслух.

— Так, Одуван, повторяй за мной: вдох через нос, выдох — через рот. Медленно, спокойно, на счет три. Раз, дза три — вдоооох, умница. Раз, два. три — выыыыыыыдох…

Она потихоньку втягивается, успокаивается и где-то через десяток таких упражнений на ее щеках снова появляется румянец. Вернее, что-то отдаленно на него похожее.

— У нас.. будет... ребенок, - по словам, то ли боясь, что ее снова вырвет, то ли сомневаясь в моих умственных способностях, проговаривает Одуван. — И у него твой характер, Ван дер Мейер: такой же скверный, вредный и колючий. И он меня точно так же изводит, чтоб ты знал. И бессовестно тебе подыгрывает.

— У меня будет ребенок, - как осел, повторяю я. — Черт.

Для меня ребенок — это ужас.

Это крики, бессонные ночи, неухоженная жена, подгузники и соски, на которые натыкаешься на каждом шагу. Эта пиздец счастливой жизни, это вынужденная обуза.

Я слишком циник, чтобы вот так, ни с того, ни с сего, начать прыгать от радости и тискать Одувана, словно я спал и видел, как бы прицепить к себе спиногрыза.

Я не хочу детей.

Я отношусь к тому счастливому небольшому проценту людей, которые не считают, что размножение — высшая цель в жизни, а потом можно с чистой совестью и чувством выполненного долга отбросить жало и сдохнуть от счастья.

Я тот редкий экземпляр мужчины, который не хочет становиться добровольным кормом своему будущему потомству.

Да блядь, я еще слишком молод, чтобы нянчиться с орущей гусеницей и делать вид, будто меня умиляет ее беззубый рот.

Но Соня…

Я смотрю на ее несчастное, покрытое зелеными пятнами лицо, и понимаю: она сама не справится. Ребенок же еще. Ее саму нужно сажать на колени, пихать в рот чупа-чупс вместо соски и надеяться, что перестанет реветь. Я — ни разу не отец, но она еще больше ни разу не мать.

И в этом вся ирония нашего положения: оглядываться назад уже поздно.

Не потащу же я ее на аборт.

Однажды, когда я еще был студентом и зашел в гости к своему старому приятелю, меня прибило от вида трех детей, которые носились и ползали по квартире без поводка и намордников. Серега грустна улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: «Дэн, запомни: вынимать нужно вовремя, потому что, если не вынул — придется взрослеть через жопу».

— Денис, я не хочу, чтобы ты... - Соня пробует отодвинуться, потому что я до сих пор так ничего и не сказал в ответ на приятную новость. — У тебя все хорошо в семье, я не буду…

— Помолчи, - обрубаю поток очевидной херни, которую она пытается выдать за искреннюю правду и заботу о бабе, которая с радостью расцарапала бы ей лицо. — это точно? Я имею ввиду: ты сделала тесты?

— Я была у врача, - как будто нехотя говорит Соня. Что-то явно недоговаривает, потому что отводит взгляд.

— Мама все знает, - она как-то неловко втягивает голову в плечи.

Бля, ну вот о чем я думал? Куда ей детей, она сама — дитё.

Молодец, Дениска, теперь через жопу дойдет.

— Так, говорить об этом мы будем не здесь. Марш в машину и жди меня там. Сбежишь — из-под земли достану, клянусь.

Соня быстро набрасывает на плечи пальто и выбегает из магазина, словно за ней гонится черт. Я расплачиваюсь за покупки — на хрена мне все эти тряпки? — выхожу следом, но задерживаюсь на первом этаже, чтобы взять Одувану чай в стаканчике с идиотским гламурным принтом и сдобную булочку без начинки. Может, хоть от хлеба ее не вывернет.

К счастью, на этот раз ей хватило ума не сбегать. Сидит нахохлившись, как мокрый замерзший сыч, и даже не смотрит в мою сторону. Думает, прежде чем взять чай, очень осторожно откусывает от булочки и, наконец, с облегчением выдыхает.

— Слушай, Одуван, я буду говорить как есть. А ты жуй и слушай внимательное И молчи.

— Ты тиран и деспот, - фыркает она, но все-таки блаженно жмурится и точно, как маленькая злая птичка, отщипывает губами еще один кусок. — Угораздило же меня в тебя. Взялся только на мою голову.