Миссис Флэт сидела в зале старого благородного неаполитанского дворца торжественных архитектурных форм, дворца, принадлежащего одному из самых блестящих семейств неаполитанской и европейской знати, а герцоги Толедские ни в чем не уступают ни семейству Колонна, ни князьям Орсини, ни роду Полиньяков, ни Вестминстерам, разве что, и то лишь в некоторых частных случаях, герцогам Альба. И с этим роскошно накрытым столом, с блеском муранского хрусталя и фарфора «Каподимонте», с расписанным Лукой Джордано потолком, с фоном стен, украшенных великолепными, ценнейшими арабо-норманнскими гобеленами из Сицилии, миссис Флэт восхитительно диссонировала. Она была идеальным образом того, какой могла бы быть американка XV века, воспитанная во Флоренции при дворе Лоренцо Великолепного, или в Ферраре при дворе Эстенси, или в Урбино при дворе Делла Ровере, чьей livre de chevet[242]была бы не «Blue Book»[243], а «Придворный» мессера Бальдассаре Кастильоне[244].

Был ли тому виной фиолетовый цвет ее платья, или его желтая отделка (фиолетовый и желтый доминировали в хроматическом пейзаже Возрождения), или ее высокий узкий лоб, или бело-розовый блеск лица, но все, даже лак на ногтях, прическа, золотые подвески на груди, все делало из нее американку – современницу женщин Бронзино, Гирландайо, Боттичелли. Даже та грация, что на выполненных известными живописцами портретах этих прекрасных таинственных женщин выглядит исполненной жестокости, приобретала в ее лице некую новую невинность, так что миссис Флэт казалась монстром стыдливости и невинности. И, без сомнения, внешне она бы более соответствовала античной эпохе, чем те же Венеры и нимфы Боттичелли, если бы что-то в блеске ее кожи, в ее лице, похожем на фарфоровую маску, в ее круглых зеленых глазах, широко распахнутых и неподвижных, не несло отпечатка некоторых цветных репродукций из журналов «Вог» или «Харперc Базаар», рекламирующих какой-нибудь Институт Красоты или производителя консервов; или, как бы это лучше сказать, чтобы не сильно обидеть самолюбие миссис Флэт, если бы что-то в ее лице не напоминало современную копию старинной картины, слишком новую, слишком блестящую после покрытия свежим лаком. Это была, осмелюсь сказать, авторская, но отнюдь не подлинная работа. Если бы я не опасался навлечь неудовольствие миссис Флэт, я бы добавил, что она была женщиной Возрождения, уже отравленного вкусом барокко, стилем знаменитой «белой комнаты» дворца герцогов Толедских, где мы в тот вечер собрались за столом генерала Корка. Она была немного похожа на Тушкевича из «Анны Карениной» Толстого, персонажа в стиле Людовика XV салона княгини Бетси Тверской.

Но тем, что под маской Возрождения выдавало в миссис Флэт современную женщину, типичную американку in tune with our times[245], были ее голос, жесты, сквозившая в каждом слове, в каждом взгляде и улыбке гордость (голос был сухим и резким, движения властными и «sophisticated»[246]одновременно), нетерпеливое высокомерие, усугубленное особым снобизмом Парк-авеню, для которого не существует достойных внимания людей, кроме князей и княгинь, герцогов и герцогинь – одним словом, «знати», но знати скорее самозваной, чем подлинной. Миссис Флэт была здесь, она сидела за нашим столом рядом с генералом Корком, но все же как она была далека от нас! Духом своим она витала в высших сферах, где, как драгоценные звезды, блистают княгини, герцогини и маркизы старой Европы. Она сидела, подав грудь вперед, чуть откинув назад голову, направив взгляд на невидимое облако, блуждающее в невидимом синем небе и, следя за ее взглядом, я вдруг обнаружил, что миссис Флэт устремила взор на висевшее напротив нее полотно, изображавшее молодую княгиню Теано, бабушку герцога Толедо по материнской линии, освещавшую своей красотой и грацией последние печальные дни царствования двора Бурбонов в Неаполе. Я не смог удержаться от улыбки, увидев, что княгиня Теано на портрете сидит, подав грудь вперед, слегка откинув назад голову, обратив глаза к небу с таким же видом, как и миссис Флэт.

Генерал Корк перехватил мою улыбку, проследил за моим взглядом и тоже улыбнулся.

– Наш друг Малапарте знаком со всей знатью Европы, – сказал генерал Корк.

– Really?[247]– воскликнула миссис Флэт, порозовев от удовольствия и медленно переводя взор на меня; меж ее приоткрытых в улыбке восхищения губ блеснули зубы, великолепные американские зубы, не подвластные действию времени, такие безупречно ровные и белые, что казались настоящими. Улыбка миссис Флэт ослепила меня, я вздрогнул от страха и закрыл глаза. Это был ослепительный зубной блеск – в Америке первый предвестник старости, – последняя вспышка, прощальное приветствие, которое каждый американец бросает миру живых, когда сходит с улыбкой в могилу.

– К счастью, не со всей! – ответил я, открыв глаза.

– Вы знакомы с княгиней Эспозито? – спросила миссис Флэт. – Она first lady Рима, a real Princess[248].

– Княгиня Эспозито? – ответил я. – Но нет ни одной княгини с таким именем.

– Не хотите ли вы сказать, что на свете не существует княгини Кармелы Эспозито? – спросила миссис Флэт, нахмурив брови в холодном презрении. – Она моя близкая подруга. За несколько месяцев до войны она гостила у меня в Бостоне вместе со своим мужем, князем Дженнаро Эспозито. Она кузина вашего короля, у нее великолепный дворец в Риме, он рядом с королевским дворцом. Я горю нетерпением дождаться освобождения Рима, чтобы передать ей приветы от женщин Америки.

– Мне жаль, но не существует и не может существовать княгини Эспозито, – ответил я. – Эспозито – это имя, которое приют новорожденных младенцев дает брошенным детям, чьи родители неизвестны.

– Мне кажется, вы собираетесь заставить меня поверить, что все княгини в Европе знают своих родителей, – сказала миссис Флэт.

– Я не претендую на это, я только хотел сказать о европейских княгинях, что если они настоящие княгини, то обстоятельства их рождения обычно известны.

– У нас in the States, – сказала миссис Флэт, – никогда ни у кого, даже у княгинь, не спрашивают об обстоятельствах их рождения. Америка – демократичная страна.

– Эспозито – имя очень демократичное. В переулках Неаполя всех зовут Эспозито.

– I don’t care, – сказала миссис Флэт, – мне неважно, что всех в Неаполе зовут Эспозито. Я только знаю, что моя подруга княгиня Кармела Эспозито – подлинная княгиня. Очень странно, что вы ее не знаете. Она кузина вашего короля, этого достаточно. В государственном департаменте в Вашингтоне мне сказали, что она очень хорошо вела себя во время войны. Это она убедила вашего короля арестовать Муссолини. Она – настоящая героиня.