Когда он наконец очень тихо сказал: «Расскажи мне про своего мужа», — они были в постели. На этот раз в ее постели, дети снова уехали к Мэдилейн. Он долго ждал, прежде чем попросить об этом. Возможно, он именно сейчас подумал о ее бывшем муже, потому что предполагал, что лежит на тех же простынях, которые она делила с Джеймсом. Это, конечно, было не так. Она давно избавилась от всего постельного белья: выбросила, не отдала бедным, потому что была в то время уверена, что если человек настолько беден, что нуждается в благотворительных простынях, ему ни к чему получать с ними разложение от присутствия Джеймса, как бы его следы ни выветрились за это время. Его отпечаток сохранялся; как на Туринской плащанице, только совсем иначе.

— Это не слишком приятная история.

— Ничего. В нашем возрасте у всех полно не слишком приятных историй.

Не настолько. Ее рука лежала у него на груди, и она чувствовала, как его пульс и дыхание становятся быстрее, потом замедляются, потом снова ускоряются и замедляются. Подходящая история, чтобы рассказывать ее, лежа в полутьме и не глядя на него.

— Понимаю, — наконец сказал он. — Хорошего мало. Теперь ясно, почему ты мне не доверяешь. Странно было бы, если бы доверяла, после всего этого.

Тогда-то, разумеется, и после всего этого, она начала ему доверять.

Казалось, что он, необыкновенный человек, подстраивается под ее историю. Он решил быть человеком, который звонит, когда задерживается, не строит планов, которые не осуществит, который, насколько она знает, старается не врать; который с осторожностью относится к тому, что можно счесть предательством, кроме того единственного случая, когда он сидел в грузовике, ждал ее у «Кафе Голди».

Который спасает ее сына, как только может, и без сомнения спас бы ее дочь, если бы кто-нибудь мог придумать, как это сделать.

Джейми, выпущенный после шести ужасных недель очень дорогого лечения, больше бывал дома и иногда вел казавшиеся серьезными разговоры с Лайлом, они сидели вдвоем в шезлонгах, двое близких Айле мужчин, а между ними стояло их пиво. Она не спрашивала, о чем они говорят; Лайл не рассказывал. Еще одно проявление незыблемой честности.

Но Джейми выскользнул. Начал уходить все чаще и чаще, возвращаться все позже, лицо у него снова стало серым.

— Он колется, — сказала она Лайлу, и это был не вопрос.

— Похоже.

— Я не вернусь в клинику, — прямо сказал Джейми, когда она завела с ним разговор. — Со мной все нормально, честно. Я все понял, поверь. Я не колюсь, честное слово.

Ври больше. Она выясняла, какие еще существуют программы, что можно сделать, искала, с кем можно проконсультироваться, когда зазвонил телефон и она услышала Джейми, говорившего самым робким голоском. Арестован по обвинению в наркоторговле. Просит помочь.

Смешно, но он в результате провел в тюрьме больше времени, чем его отец. Джеймс отсидел всего полгода, когда все закончилось. Разумеется, он лишился бизнеса, хотя и по финансовым причинам, не только из-за суда или вопросов морали, так казалось на первый взгляд. А Джейми провел за решеткой больше года, и Лайл сказал, что ему еще повезло. Дело было плохо: он продавал, а не только употреблял наркотики, называвшиеся крэк, экстази и кокаин; о героине тоже упоминалось. Сыночек Айлы крался по гниющему миру иголок и ложек, озноба и рвоты, грязных комнат, опасных переулков, но на этот раз он торговал дорогостоящими удовольствиями, своими параллельными мирами потребностей, желаний и одержимости. Его поиски облегчения, если не радости, окончились полным крахом.

— Ты знала, что он торгует? — спросила она у Аликс.

— Нет, только что снова колется. Но это и ты знала.

Айла и сейчас не может вспомнить, какой тогда была Аликс, помнит только, что та была тихой, упорно работала, и у нее все получалось. Наверное, тогда и начала проявляться ее прозрачность, ее странная способность исчезать, так что другие начинали смотреть сквозь нее. Теперь эта прозрачность затронула ее кожу. Ее огромные, лихорадочные глаза.

Кто бы смог поверить, что будет столько горя?

Миссис Лот, наверное. Миссис Иов.

Лайл нашел Джейми самого опытного, самого лучшего адвоката; твердо сидел в зале суда с Айлой, когда она выслушивала мрачные сведения о тайной жизни своего сына; позволил ей ухватиться за свою руку, когда она смотрела, как тело Джейми съеживается от ужаса при оглашении приговора — два года и трехлетний испытательный срок; позволил ей плакать у себя на груди о том, что не имело к нему отношения, в чем он не был виноват и из-за чего не должен был страдать. Хороший человек. Который сказал:

— Прекрати себя казнить, я не думаю, что ты хоть что-то еще могла сделать, чтобы его остановить или помочь ему. Тут все иначе.

Айла, конечно же, не могла ему поверить; но она поверила в его упорную доброту. Его верность.

В тюрьме случилось многое, к чему Джейми был не готов. О некоторых из этих историй она узнавала сразу, о некоторых узнала только недавно. Она полагает, что было и такое, о чем она не слышала и никогда не услышит. Но в течение тех четырнадцати месяцев, которые он на деле отсидел, он бил и его били, его избивали, резали, ломали ему кости и бог знает, что еще, о чем нельзя говорить. И сам он, как рассказывали его охранники, его тюремщики, бился головой о стены, потел так, что промокали простыни, выворачивался от рвоты наизнанку. Он какое-то время провел в лазарете по разным причинам, в том числе из-за лихорадки и простуд. Ей рассказывали, что поначалу его иногда так трясло, что приходилось надевать на него смирительную рубашку. Она видела, когда приезжала на свидания, когда он мог с ней встретиться, что он стал бледным и худым, а иногда повреждения были более очевидны: разбитая губа, синяк под глазом.

Потом он стал поправляться. Глаза у него прояснились, кожа слегка порозовела.

— Я хожу в спортзал, — с гордостью сказал он ей. — Я чист, — смущенно прошептал он. — На этот раз можешь мне поверить.

И это казалось правдой, было похоже на правду. Кто ему помог? Кто-то; не она.

И опять-таки стараниями Лайла, благодаря особой программе трудоустройства бывших заключенных, у Джейми есть работа — первая и единственная настоящая работа! в его-то возрасте! — в цветочном магазине. Он в этом изысканном бизнесе занимается заказами, доставкой и немного работает с документами. Букетов он не составляет и за цветами и растениями не ухаживает, потому что для этого нужен особый талант и знания. Он говорит, что запахи иногда становятся одуряюще сладкими, даже тошнотворными, но он узнал кое-что о цветах, например некоторые названия. Он говорит, что ему нравятся люди, с которыми он работает, нравится регулярно получать деньги, правда не нравится сумма.

— Я тебе скажу, — говорит он, — когда встаешь на путь исправления, это бьет по карману.

Это шутка, но это еще и правда.

Такой работой можно заниматься в двадцать лет, подрабатывать, чтобы оплачивать учебу или квартиру, но для двадцатипятилетнего взрослого это не то. Он подумывает, пока абстрактно, о том, что когда-нибудь будет работать с людьми, попавшими в беду; скорее всего, с наркоманами.