Нашему взору предстал восхитительный гарнитур: изумрудное колье в бриллиантах, кольцо с крупным изумрудом посередине и тяжелые серьги, усыпанные багетными брюликами, с большими изумрудами в центре.

Я молчала.

Степан Павлович тоже.

– Могу еще показать браслет из крупных бриллиантов разных цветов и такие же серьги. Тоже очень дорогое и достойное украшение.

Степан Павлович спокойно спросил:

– Что, ОЧЕНЬ дорогое?

Ювелир так же спокойно ответил:

– Изумрудный – четвертной, браслет и серьги – немного подешевле. Конечно, как всегда, дам хорошую скидку…

Степан Павлович нагнулся к моему уху и сказал:

– Оба взять не сможем. Я бы посоветовал тебе выбрать изумрудный гарнитур.

«Это фантастика какая-то. Так не бывает. Совершенно чужой мне человек просто так делает охренительный подарок. Двадцать пять тысяч долларов мой муж спокойно проигрывает в казино за один вечер. И ни разу за четыре года ему не пришло в голову подарить мне такую красоту», – пронеслось в голове.

Я надела изумрудный гарнитур и повернулась к зеркалу. Императрица Екатерина Великая, королева Елизавета Вторая, ну, в крайнем случае, Шамаханская царица… Не меньше.

Гарнитур упаковали в коробки для эксклюзивных ювелирных изделий.

Мы вышли на улицу. Сели в «Мерседес» с правительственными номерами.

Я ничего не соображала. Как будто выдернули из одной жизни и бросили в другую. Без наркоза. Наверно, так сходят с ума. Потеря реального ощущения себя в пространстве.

– Ты поняла, что сейчас произошло? – спросил Степан Павлович.

– Вы сделали мне фантастический подарок, – угадала я.

– Да. Это достойный гарнитур. Потом будете передавать из поколения в поколение, как фамильные драгоценности. Береги его, пожалуйста. Все-таки четверть миллиона долларов даже для меня немалые деньги…

В эту ночь я страстно любила своего мужа.

Великодушно делилась с ним чувствами другого мужчины. Как проводник. От того – к этому. Чтобы подновить и приподнять.

Роберт в сравнении со Степаном Павловичем стал каким-то мелким и совершенно не страшным. Даже жалким. И сам тусклый и других не развивает. Разве таким можно гордиться?

Но Роберт уже успел перейти в категорию родственников. Успел натоптать – и в паспорте, и в душе. Да, не предел мечтаний, но зато свой, домашний. С прогулками без макияжа, с совместными скучными выходными и праздниками, с обязательными разговорами о будущем (что купить, что продать), с расслабленными мышцами лица, когда не нужно с готовностью улыбаться каждую минуту.

Рядом с Робертом можно отдыхать. Степану Павловичу нужно соответствовать. Постоянно доказывать, что ты – лучшая. Ему, его друзьям, его секретаршам и водителям…

Чувство вины перед Робертом было скорее плодом моего воображения. Невозможно же быть «без вины виноватой».

Скорее всего, в душе я извинялась за серьезность намерений Степана Павловича.

В том, что намерения серьезные, я уже не сомневалась.

Знакомство с друзьями важнее, чем знакомство с родителями.

Перед друзьями хочется похвастаться, а родителей стараешься хотя бы не огорчить.

В тот же вечер, после ювелира, мы приехали в его особняк, где уже собрались друзья.

На гастролях часто приходится сиживать в компании губернаторов, мэров и всяческих представительных особ.

Но чтобы вот так сразу столько известных лиц в одном месте, в приватной обстановке – впервые. Сливки политической элиты на тридцати квадратных метрах.

Друзья отдыхали, шутили – а чего им не шутить? Жизнь удалась. Грех жаловаться. Благодушие на лицах, степенность в движениях, широта возможностей в речах. Этакие клонированные степаныпавловичи. Даже воздух в комнате был особенный. Дышалось значительно легче, потому что воздух не был сперт мелкими проблемами, завистью и комплексами. Воздух, наполненный озоном богатства, власти и привилегированности.

Я была единственной женщиной в этой компании.

Степан Павлович сакцентировал на мне внимание. Все на минуту отвлеклись и одобрительно закивали головами. Я смутилась и села на диван. Все равно они кивают не мне, а выбору Степана Павловича. Вместо меня может быть любая, и кивания будут такими же.

Я пила вино и чувствовала себя предателем с трех сторон.

Предателем по отношению к маме и бабушке, которые всегда недолюбливали любую власть. Предателем по отношению к полуброшенному мужу Роберту и предателем по отношению к Степану Павловичу, который мне очень нравится, но который является частью этой власти.

В тот же вечер Степан Павлович пригласил меня на концерт знаменитой певицы Шер. В воскресенье в Кремле она давала единственное представление. Ожидался «съезд» всего бомонда Москвы. Я согласилась.

Роберт перевернулся на живот и пригреб меня рукой к себе.

– Я тебя люблю, – сказал он в подушку.

Я не ответила. Он же не спрашивал…

Концерт был великолепен. Блистательная Шер в хорошем темпе продемонстрировала большую часть своих достижений. Как творческих, так и эстетических. Переодевалась раз семь, сражая своей безупречной красотой наповал. Невозможно сказать, что этой женщине далеко за… У них в Америке уважают публику. Раз выходишь на сцену – изволь соответствовать!

В перерыве к нам подошла семейная пара. Муж – бывший замминистра финансов и красавица жена с приветливым «живым» лицом.

Степан Павлович спокойно меня представил. Как супругу.

Мне поплохело.

«А если его увидят с настоящей женой? Неужели они не знают, что у него другая жена? А вдруг…»

В отличие от меня Степан Павлович чувствовал себя абсолютно спокойно.

– На днях я должен уехать в Санкт-Петербург на конгресс. Я там выступаю с докладом. Поехали со мной? – сказал он так, словно речь шла о буфете в антракте.

– Я не могу, – испугалась я. – Что я дома скажу?

– Но ты же на гастроли ездишь? – предположил Степан Павлович.

– Да, но это же не гастроли, – резонно заметила я.

– Значит, будут гастроли, – твердо произнес мужчина и уставился на сцену.

Началось второе отделение.

Где-то песни через две я услышала рядом с собой мирное посапывание, переходящее в храп.

«Устал», – с нежностью подумала я, переживая, что Шер поет слишком громко…

…Часто, когда мы с Робертом приходили в театры и он тут же засыпал, я ужасно стыдилась и злилась на него. «Неотесанная дубина, бескультурный, ограниченный человек! Какой позор!»

Степан Павлович храпел совсем по-другому.