Сколько можно мостить стезю проклятья добрыми намерениями? Капитан был сумасшедшим. И все-таки мне было не догнать его: впереди, за горизонтом, исчезала стремительная черепаха. “Я не готов, – подумал я. – Я не могу его убить”.

Мир по-прежнему не рушился. Мир стоял, трепеща, и каменные его колени держали непомерный вес. Все. Не дожидаясь чая с лимоном, я – чертов слабак, сузукин сын – повернулся, шагнул к выходу и только тут, в замедленном мгновении исхода, заметил перемену: кабанье рыло, глухарь и лосиная морда оставались на своих местах, но вместо террариума с туркменскими лягушками на подставке, увенчанной коринфской капителью, стоял подсвеченный аквариум с рыбками, достойными внимания.

Но я не мог им дать его.

О Боже! Все совсем не так: любить – значит, перейти в такое состояние преданности любимой, при котором разница между жизнью и смертью становится неразличимой. К сожалению, с солдатами противника происходит примерно та же история.

Выйдя на улицу, я внезапно обнаружил в своем кулаке смятую пластмассовую коробочку из-под фотопленки с раздавленным в полную дрянь жуком внутри. “А вот тебе и закрепляющая жертва!” – Я размахнулся и швырнул погубленный трофей в обсыпанный белыми гроздьями куст сирени.

1

Два дня я сбрасывал с мобильника все люткины звонки, а к городскому телефону просто не подходил. Трижды на трубку мне звонил Капитан – ему я тоже не ответил. К черту слова! Не нужно ни объяснений, ни изобретательных апологий. Горящий дом нуждается в усердии пожарных, а не в комментариях поджигателей.

Я говорил уже: Оля (вполне допускаю – невольно) так лихо играла на клавиатуре моих чувств, что мне давно требовался настройщик. В этом было все дело. Если человек долго находится в состоянии любвиненависти, это пагубно сказывается на его здоровье. Псковская история разладила меня в конец – в воздухе пахло неврозом. Тянуть дальше было нельзя. Следовало разобраться с ощущениями, мыслями, убеждениями и восстановить в своем сознании пошедшую кувырком чувственно-ментальную конфигурацию.

Ко всему я нашел в Тенетах мастера небесных дел. То есть того, кем он был до тех пор, пока тринадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят четвертого на Старый Новый год не пропал при невыясненных обстоятельствах в районе поселка Семрино. Все сходилось – тело не было найдено, так что Федеральный суд

Красносельского района СПб вынес решение о признании его умершим лишь десятого мая две тысячи первого. Последние сомнения рассеивала фотография: молодой облакист, тогда еще жгучий брюнет, холодно улыбался во весь свой огромный джаггеровский рот, а его шею обвивала живая змея. Тогда он и впрямь был легендой. Настоящей, с полярным разбросом мнений и оценок современников и сопутствующей его имени мифологией.

Ну что же, по крайней мере один вопрос был решен – история с ложей вольных камней оказалась правдой. Однако в теперешнем моем состоянии это открытие не произвело на меня должного впечатления – эмоционально я был мертв. То есть внутри меня клубилась тьма такого сорта, что сквозь нее не пробивалось ни малейшего мерцания.

Недолго думая, в настройщики я выбрал Капу. Благо она не возражала.

Она вообще не раз уже наклоном головы, улыбкой, взглядом, как бы нечаянным касанием давала мне понять, что, вопреки завету Гераклита, в одну Капитолину вполне можно войти дважды. Мы сговорились в миг.

Капа написала заявление с просьбой предоставить ей неделю за свой счет, чтобы навестить в Осташкове больную тетю. Я его завизировал.

Потом я известил загипсованного бухгалтера, что на восемь дней командирую себя в Барнаул на буровые по неотложному геологоразведочному делу – сам же одолжил у барственного Увара палатку, купил широкий надувной матрас, две шестилитровые пластиковые бутыли с водой, кое-какую снедь на первое время, котелок, два спальных мешка, и мы с Капой, погрузившись в “сузучку”, в тот же день (была пятница) отправились куда глаза глядят.

Глаза, однако, как завороженные, глядели в сторону Киевского шоссе, ведущего к окаянному Пскову. Помнится, Оля видела проблему в том, чтобы оказаться уличенной. Что ж, она дала мне повод убить ее из-за любви. Дала повод… А может быть, она сама уже давно ступила на путь

Огранщика? Но какой вершины она могла достичь в столь юном возрасте?

Или моя первая мысль о ней, как о тургеневской девушке, успевшей поработать на панели, была верна? И вообще – откуда у нее, геологини, суждения о Жижике и Петронии? Может… Но нет, все – я больше об этом не думал.

Я больше не думал об этом, нет – все.

Походный кожаный несессер с морилкой, эфиром, пинцетами, шильцем, фильтровальной бумагой, складным капроновым сачком с телескопической ручкой, коробками с ватными матрасиками и прочей энтомологической чепухой был при мне – о том, что у дровосеков вовсю уже начался лет, а для добычи жужелиц весна и начало лета – лучшая пора, забывать не стоило ни при каких обстоятельствах.

На Московском проспекте у сада Олимпия густо пахло табачным листом

(сигаретная фабрика).

В фонтане у нового здания Национальной библиотеки мерцал призрак небольшой радуги (так падал свет).

Мобильники выключили на Пулковских высотах, как раз напротив купола обсерватории, через который проходит Пулковский меридиан, дающий ход петербургскому времени – тому самому, что всеми по недоразумению считается московским. Одновременно я велел Капе заклеить часы на информационном дисплее “сузучки” мозольным пластырем из автомобильной аптечки. Оба действия носили символический характер – мы выехали из циферблата, который на тот момент показывал 16:28.

Следующие девять дней (пять рабочих плюс прилепленные с двух сторон выходные) нам предстояло жить, как птицам небесным, измеряя поступь хронометра по солнцу, звездам и по чувству голода. И ни в коем случае не думать. Не думать об этом. Просто глазеть по сторонам – и все.

Сегодняшний день был без номера. То есть обозначался дыркой – 0.

2

Обедали на трассе в Феофиловой Пустыни. Трактир назывался сказочно -

“Емеля”, хоть и располагался в близком соседстве с гнездилищем алчных дорожных ментов. Впрочем, те тоже стали уже существами вполне фольклорными. Наравне с новорусскими и чукчами.

Когда подали салат, я глазам не поверил – одной порции хватило бы, чтобы набить подушку.

Мимо вероломного Пскова ехать я не собирался. Кроме доводов личного, чисто эмоционального характера, был еще один – через час-полтора следовало начинать поиски места для ночлега. Хоть ночи сейчас стояли светлые, на обустройство бивака требовалось время. Между тем найти спокойный уголок, желательно у проточной воды, на шумной Киевской трассе будет нелегко.

Закурив возле раскалившейся на вечернем солнце “сузучки” послеобеденную сигарету, я открыл дверь, чтобы из салона схлынул жар, достал из бардачка карту и разложил ее на горячем капоте.