Дневник графа Полонского

3 июня 1916 года

Тянуть с похоронами не стану, чтобы никто не догадался, чтобы Илья Егорыч не успел вернуться. Беснующуюся Ульяну упрятал в погреб. Не хочу, чтобы ведьма путалась под ногами, не могу смотреть в ее угольями горящие глаза, не хочу слышать мольбы и проклятья. Проклятий нынче не страшусь. Что мне, зверю в человечьем обличье, угрозы старой карги?! Никто меня сильнее, чем я сам, не накажет. Бог от меня отвернулся, а дьяволу со мной не тягаться...

Ольга хороша чудовищной красотой, холодна и спокойна. Даже крохотная морщинка меж бровей разгладилась от поцелуя смерти. Смотреть на нее невыносимо, попеременно борюсь с желанием то поцеловать, то вбить осиновый кол в сердце. Страшусь остаться один-одинешенек, но понимаю с невероятной ясностью, что по-иному никак нельзя. Я должен. Ради девочек, ради Митеньки...

Антонио к странной просьбе моей отнесся с пониманием. Вижу, как неприятно этому жизнерадостному красавцу даже думать о смерти, а не то что касаться ее застывшего лика, но дружбу Антонио ценит превыше всего. Тонкие пальцы его скользят по Ольгиным щекам с небывалой нежностью, точно ласкают.

Посмертная маска – пусть Антонио считает эту мою просьбу нелепой блажью, не стану объяснять. Да и не смог бы. Как объяснить дикое желание отныне видеть не живые, в памяти сохранившиеся черты, а эту дьявольски прекрасную личину смерти!

Хрупкие крылышки доверчивого мотылька мнутся под моими пальцами, полупрозрачным пеплом просыпаются в расплавленную, готовую к отливу бронзу. Вот и нет больше сумеречного проводника, и обратного хода тоже нет, а есть бронзовая статуя – узилище для неприкаянной души, вечное напоминание мне о совершенном преступлении... Антонио обещает сделать статуи Ольги и девочек кинетическими, чуть-чуть живыми. Не думаю пока об этом, всматриваюсь в некогда любимые античные черты. Теперь я знаю, зло может таиться под прекрасной маской, но в моей власти сделать эту маску посмертной...

Пятнадцать лет назад

Бал завершился ближе к полуночи. Во всяком случае, смех и громкие голоса, доносившиеся до флигеля, стихли, уступили место разбавленной стрекотанием цикад тишине. Михаилу не спалось. От тяжелых мыслей не спасало ни бормотание миниатюрного радиоприемника, ни чтение. Первые пару часов он опасался, что кто-нибудь из стройотрядовцев заметит его исчезновение и придет выяснять причину, не хотел затевать пустые разговоры, объяснять посторонним людям то, что объяснять не должен, но, к счастью, подозрения не оправдались. Наверное, бал и в самом деле удался, потому что о существовании Михаила Свириденко все забыли.

Не то чтобы ему было обидно, просто не спалось, а бессонница – плохая подруга. Она нашептывает на ухо всякие глупости, ставит с ног на голову привычное и устоявшееся. Чтобы избавиться от общества этой назойливой дамы, Михаил вышел в парк. Наручные часы показывали третий час ночи, но тьма, окутывающая поместье, была не кромешной, она скупо подсвечивалась нарождающейся луной и звездами.

Михаил неспешно шел по парковой дорожке. Риск, что у пруда он окажется не один, был минимален: судя по погасшим окнам особняка и выключенной иллюминации, праздник благополучно завершился. Закончен бал, погасли свечи...

Он не выбирал специально дорогу, просто так получилось, что на пути к пруду оказалась площадка со статуей. С двумя статуями...

Первая как будто была сплошь соткана из темноты, такой непроницаемо-плотной она казалась. А вторая точно светилась изнутри неярким, дымчато-сизым сиянием. От неожиданности Михаил не сразу понял, что вторая – не статуя вовсе, а живая женщина, возможно, из-за этой удивительной оптической иллюзии, а возможно, из-за почти каменной неподвижности застывшей перед Спящей дамой девушкой.

Это было интересно, настолько интересно, что он изменил своим правилам, решил нарушить чужое личное пространство. Ну, может, не нарушить, а лишь немного понаблюдать...

С того места, где он стоял, лица девушки было не разглядеть. Михаил видел лишь тонкий силуэт и, кажется, чувствовал едва уловимый аромат лилий. А потом его, увлеченного, потерявшего бдительность, точно накрыло взрывной волной. От низкого, костями воспринимаемого звука перед глазами словно расцвел огненный цветок. Сквозь его полупрозрачные лепестки, уже почти теряя сознание, он заметил, как незнакомка медленно оседает к подножию Спящей дамы.

Михаил не знал, сколько времени ему понадобилось на то, чтобы прийти в себя: время точно свернулось в тугую спираль, состоящую из чередования вспышек и провалов в темноту. Он боролся с волной боли, а мозг привычно искал рациональное объяснение случившемуся. Объяснение пока было только одно – молния. Наверное, от контакта шаровой молнии с металлическим объектом могло произойти что-то вроде взрыва. Или бронза не может контактировать с молнией? Черт, все забыл...

Незнакомка лежала на траве лицом вниз, но Михаил каким-то шестым чувством уже понял, кто перед ним. Руки предательски дрожали, когда он убирал волосы с лица девушки, когда проверял на тонкой шее пульс. Пульс бился ритмично и ровно, и дыхание было глубоким, как у крепко спящего человека, о случившемся напоминала лишь тонкая струйка крови, стекающая из носа на подбородок.

– Аглая. – Носовым платком Михаил стер кровь. – Аглая, ты в порядке?

А мозг продолжал работать. Что же это получается? Золушке все-таки удалось договориться с тыквой и приехать на бал? Да, если судить по длинному, в пол, шелковому платью, Аглая сдержала слово, но вот беда – бал давно закончился, часы пробили двенадцать, и карета, похоже, снова стала тыквой.

– Эй, Аглая? – Теперь под пальцами чувствовался не шелк платья, а шелк кожи, а аромат лилий стал отчетливее. – Ну давай же, приходи в себя!

Она не проснулась, как это принято у спящих красавиц, она вдруг вздрогнула всем своим тонким телом, рывком села, невидящим взглядом уставилась на Михаила.

– Привет, – сказал он, не особо надеясь, что она его услышит. Сказал, потому что нужно было хоть что-нибудь сказать, потому что иначе ситуация выглядела совсем уж жуткой. – Рад тебя видеть.

Вместо того чтобы ответить, Аглая попыталась встать на ноги, запуталась в складках платья, упала в объятия Михаила. На мгновение ему показалось, что она пьяна, но лишь на мгновение. Все мысли выветрились из головы, как только губ коснулись неожиданно горячие Аглаины губы.

У первого их поцелуя был привкус крови и безумия, но заставить себя остановиться Михаил не мог. И плевать, что в чернильно-черных зрачках Аглаи вместо серпика молодой луны отражается бронзовое лицо Спящей дамы. На все плевать! Важно лишь то, что она сдержала слово, пришла на бал. К нему пришла, черт возьми!

Теперь, когда весь мир мог уместиться на дне Аглаиных зрачков, руки дрожали уже от нетерпения. Она была легкой, почти невесомой, будто и в самом деле сотканной из лунного света. Диковинный цветок, распустившийся под сенью старого парка...

Щеки Михаила коснулась маленькая ладошка. Даже сквозь шелк перчатки она казалась ледяной. Губы обжигающие, а прикосновения ледяные...