В Москве середины и, особенно, конца прошлого века девиз «Мы хорошо покушаем и славно отдохнем» можно было вывесить у входа почти всех ресторанов, открытых при Домах творческих союзов. Однако далее все индивидуализировалось. Потому что лица, отвечавшие там за меню, были, как правило, людьми не менее творческими, чем те, кого они обслуживали.

Тропой беззаветной любви

К тому их во многом понуждала сама социалистическая действительность. Ибо совсем не все московские «уголки питания» при творческих союзах, как ЦДЛ, прикрепляли к закромам Мосглавресторана. А если и прикрепляли, то не больно-то давали там шуровать. Так что сегодня даже трудно себе представить, сколько труда, сноровки и даже фантазии требовалось тамошним рестораторам, чтобы добыть достойного качества продукты, которые при социализме перманентно попадали в разряд дефицита. А сам посетительский контингент? Что оправдывало эти нескончаемые хлопоты по устройству им «вечного праздника еды»? Что позволяло годами и десятилетиями сохранять добрые отношения с весьма специфичной публикой, которая, как женщина в затянувшуюся менопаузу, чрезвычайно озабочена собой и все время ищет «громоотвод»?

Любовь! Только неиссякаемая в своем терпении, беззаветная любовь!

И ответ последовал

Не оценить такого отношения большие мастера слова — в лице того же Михаила Афанасьевича Булгакова — конечно же не могли. И здесь нам уже в который раз снова придется обратиться к тем страницам его романа «Мастер и Маргарита», которые посвящены описанию литературных пиров в ресторане «Дома Грибоедова». И снова помянуть колоритную фигуру Арчибальда Арчибальдовича, списанного с легендарного Якова Даниловича Розенталя по кличке Борода (он же Дядька Черномор). А заодно — в который уж раз мысленно перелистать меню, которое украшали отварные порционные судачки. А также невероятной вкусноты стрелядь в серебристой кастрюльке кусками, переложенными раковыми шейками и свежайшей икрой…

Нет, рукописи такой сокрушительной гастрономической силы действительно не горят. Они рано или поздно издаются, инсценируются, экранизируются. И даже, несмотря на всю сложность осуществления в нашей жизни любой мечты, могут вдруг в одночасье — раз! — и материализоваться…

Что, собственно, и случилось, как ни странно, в жутком 1937 году, когда в доме 16/2 на нынешней Тверской раскрыл свои двери Центральный дом актера. А при нем ресторан ВТО, позже названный так по аббревиатуре Всесоюзного театрального общества (ВТО), то есть организации, которой, собственно, и принадлежал.

Осечка государственной важности

Сегодня в принципе понятно, почему, разрешив открыть такой дом, власти не возражали, чтобы поручить его заботам Александра Моисеевича Эскина, оставившего в свое время карьеру врача и успешно нашедшему себя в роли импресарио. Скорее всего, понимали, что этот талантливый человек обязательно организует нечто безусловно притягательное. Например, тот же хорошего класса ресторан, за столиками которого актерские языки будут развязываться сами собой. Однако государственной важности затея почти сразу же начала давать сбой. Ибо языки в этом ресторане, конечно, развязывались. Но лишь тогда, когда рты были не очень заняты. А занять их было чем. Потому что Александру Моисеевичу удалось переманить к себе из «почкующегося» Клуба работников искусств самого Дядьку Черномора. Это был сильный ход.

Одним, можно сказать, движением судьба соединила две личности, двух уникальных мастеров своего дела, на долгие годы превративших Дом актера в самый популярный столичный профессиональный клуб, попасть на мероприятия которого или посидеть в его знаменитом ресторане стремились не только деятели театра, но и поклонники всех без исключения муз.

А всё, не в последнюю очередь, из-за атмосферы удивительной доброты, даже домашности, которой им, видимо, не очень-то хватало в собственных творческих домах.

И конечно, ради гастрономических радостей, по части организации которых уж кто-кто, а легендарный Розенталь был в Москве конечно же вне конкуренции.

О тех, кто еще помнил «порционные судачки»

Не будем утверждать, что появление Бороды за штурвалом корабля под названием «ресторан ВТО» сразу же украсило столы этого заведения кулинарными хитами из булгаковского романа. Но, как говорил один популярный литературный персонаж, «лед тронулся».

Названия в меню, правда, как были, так по большей части и остались по-советски кондово-незатейливыми. Однако и под этими утвержденными у руководства общепита названиями все же скрывалось нечто такое, что по вкусу весьма напоминало неподражаемые грибоедовские «порционные судачки» и прочие «яйца-кокот с шампиньоновым пюре в чашечках».

Косвенным тому подтверждением стала массовая передислокация былой розенталевской клиентуры на новое место его службы. В первых рядах, естественно, оказались самые старые и верные поклонники. Некоторые, вроде Леонида Утесова, последовали за Бородой из Старопименовского подвала и Жургаза. А Михаил Булгаков и Юрий Олеша аж из «Дома Герцена».

Этих двоих Яков Дмитриевич принимал у себя с особым пиететом и даже теплотой, стараясь, насколько возможно, если не снять, то хотя бы немного смягчить то стрессовое состояние, в которое обоих загнала нелегкая писательская судьба и неутомимая в гонениях власть.

Прямой русский путь

Хуже всех было Олеше. К концу 1930-х его, познавшего всесоюзную читательскую славу художника, по существу, вытеснили из творчества. На душе было еще хуже. Видимо, он сам себе не мог простить выступления на первом писательском съезде. Ибо уже тогда где-то понимал, что над всей их писательской братией проводят насильственную коллективизацию. Но все же не избежал того, чтобы, взойдя на трибуну, в витиеватой форме подтвердить необходимость ассимиляции с режимом. Теперь он со многими тогдашними коллегами не поддерживал отношения. Разошелся даже с самым близким когда-то другом Валентином Катаевым. И делил свое душевное одиночество со случайными компаниями в «Национале». Или забредал в ресторан ВТО «отогреться» у Бороды.

А если уж называть вещи своими именами, пил. Зачем? В конце жизни он сам себе ответил так: «Я пил потому, что не знал, что делать в промежутках».

Все-таки правильно кто-то из умных людей сказал, что пьянство — самый распространенный, самый прямой русский путь, даже если идешь от кабака к кабаку зигзагами.

«Долой заряд нетворческого зла!»

Булгаков, хотя очень устал и чувствовал себя неважно, работал в те дни почти без промежутков. Работа над романом о Мастере и Маргарите выходила на финишную прямую. Свободное время старался проводить в дружеском кругу. Иногда с женой и друзьями отправлялся в ВТО на улицу Горького, 16, где его всегда были рады видеть и Эскин, и «старина Розенталь». Первый заманивал Михаила Афанасьевича приглашениями на просмотры заграничных фильмов. А Борода потчевал такой вкуснятиной, что просто трудно было удержаться. К сожалению, иногда все портило общение с коллегами по писательскому цеху. Совершенно не случайно от одного из таких визитов 25 марта 1939 года в дневнике Елены Сергеевны осталась такая запись: «Вчера пошли вечером в Клуб актера на Тверской… Все было хорошо, за исключением финала. Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу, Пете сказал, что он написал барахло, а не декорации, Грише Конскому — что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец все так обозлились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. «Валя, вы жопа». Катаев ушел мрачный, не прощаясь».