Парни занесли в класс еще один стол, состыковав его с учительским, – получился президиум. Места в президиуме достались Владику Лушину и древнему сгорбленному старичку, усохшему до состояния мумии. Потерханный пиджак висел на его костлявых плечиках, как на вешалке, зато прикрученные к нему ордена вызывали уважение – старпер был отмечен и орденом Ленина, и Октябрьской революции, и парой «Боевых Красных Знамен». Орденоносец сидел, сильно сгорбившись и уставясь в столешницу.

Циля Наумовна тоже присутствовала, но сидела за задней партой, шушукаясь с Аллой Безродной, комсоргом класса.

Отзвенел звонок, и Лушин бойко начал:

– Сегодня мы проведем наше собрание в расширенном составе! Разрешите представить нашего гостя – Афанасия Семеновича Непомнящего, беседовавшего с самим Лениным!

Старик так и продолжал сидеть, лишь губы его дрогнули при упоминании вождя мирового пролетариата.

– Сегодня 25 октября, – уверенно продолжал комсорг. – Именно с этой даты повелось говорить: «Красный Октябрь», «Великий Октябрь»! Наше государство, первое в мире государство рабочих и крестьян, образовалось благодаря социалистической революции, и мы должны помнить и чтить героев тех дней!

Встала Безродная и ломким голосом, звонко и с выражением продекламировала стихи школьного поэта:

Там было еще что-то о холодных дворцах, о дедах и отцах, воевавших белых генералов, и прочий пафос, но вот Аллочка села – и возникла пауза. Лушин растерянно осмотрел первый ряд, но место Саши Заседателева, нашего политинформатора, пустовало. Приболел Санёк. Глаза Владимира беспокойно забегали – срывается мероприятие! – и вдруг его взгляд споткнулся о мой. Тут же у Лушина все лицо «заговорило», мимикой передавая SOS. Я удивленно задрал брови и тихонько ткнул себя пальцем, задавая немой вопрос. Комсорг школы мелко-мелко закивал, на меня стали оглядываться, Циля Наумовна шумно вздохнула – и я поднял руку:

– А можно взять слово?

Лушин с огромным облегчением откинулся на спинку стула и сказал радостно:

– Конечно, Миша! Выходи!

Словив заинтересованный и хитрый взгляд ветерана, я вышел к доске. Вообще-то я недолюбливаю публичность, но – «надо, Миша, надо!».

Обведя взглядом одноклассников, я усмехнулся:

– Аллочка, ты меня извини, конечно, но ни черта мы не помним, а когда нам говорят о завоеваниях Октября, пропускаем те слова мимо ушей. – Класс зашумел, но я не дрогнул. – Это наши старики помнят, как было и как стало, им есть с чем сравнивать. То, как мы живем сейчас, тогда казалось несбыточным счастьем, они его в борьбе добывали, кровь лили за него, голодали и мерзли, а мы просто пользуемся добытым, с малых лет привыкая к хорошему. Нам, чтобы по-настоящему оценить те самые завоевания Октября, нужно их однажды потерять! Когда мы пошли в школу, помните? В 1966-м. Вот и давайте, представим, что в том самом году власть в СССР захватили всякие либералы и демократы – развалили КПСС, растащили Советский Союз по национальным уделам, учинили капитализм!

– Ну, ты скажешь тоже! – закрутил головой Лушин.

– Не веришь? – прищурился я. – Думаешь, такое невозможно? Зря! Знаешь, кто главный враг СССР? Вовсе не империалист, а мещанин! Да, мещане у нас тихие, боязливые, но стоит только нам дать слабину, как они собьются в миллионную толпу! А капитализм – это мещанский строй. Помнишь, как будет «мещанин» по-французски? Буржуа! По-нашему буржуй. – По классу прокатились смешки, я тоже улыбнулся. – Вот представьте себе – вы живете уже не в СССР, а в «самостийной та нэзалэжной» Украине, и над бывшим Домом Советов полощется «жовто-блакитный» флаг. Вы идете домой с уроков. Идете мимо лавок и магазинов, где всего полно, а хозяйчики своими жирными пальцами пересчитывают прибыль. Идете пешком – на частном автобусе билет дорого стоит. Идете, обходя парк стороной, потому что там постоянно собираются наркоманы и педофилы, любители маленьких девочек и мальчиков. Обходя рестораны и кабаки, где гуляют бандиты. Идете, боясь темных подворотен, где вас могут ограбить или изнасиловать, а милиция вам не поможет, потому что куплена бандюганами. Идете и думаете, что скоро вам поступать в институт, а хватит ли у родителей денег, чтобы заплатить за учебу? Не легче ли устроиться на завод им. 25 Октября или «Фрегат»? Правда, они тоже частные, и если вы не понравитесь боссу, вас выгонят на улицу. Нет, надо, надо угождать хозяину, руки ему лобзать, потому что доля безработного тяжка! Ведь никого больше в очередь на получение жилья не ставят и квартиры просто так не дают – их покупают. Вот только ни у кого, кроме миллионеров, нет таких денег, чтобы приобрести хотя бы однокомнатную. Надо брать кредит – и выплачивать проценты лет двадцать, отдавая по ползарплаты! А если ты потерял работу, что тогда? А тогда банк заберет у тебя квартиру! И куда ты денешься, если у тебя ни денег, ни дома, ни работы? В суд пойдешь? Валяй! Только помни, что хозяин завода пришлет своих юристов-крючкотворов, которые, как дважды два, докажут, что твой босс – почти что святой, а ты – преступник, раз уж не молился на него… Идете вы мимо забора, сплошь заклеенного предвыборными плакатами, с которых лыбятся кандидаты в президенты Украины, и краснеете от стыда за правителя-марионетку, прыгающего на задних лапках перед американцами. Идете и завидуете родителям, которые гордились своей страной, но ее больше нет, а у вас вместо уверенности в будущем – тревога, страх да тоска!

Я сделал паузу, отмечая, какая тишина стоит в классе, и тут Афанасий Семеныч захлопал в ладоши. Все разом зашевелились, вразнобой присоединяясь к старому большевику, а я, перебарывая смущение, вернулся на свое место.

Инка тут же обернулась и шепнула:

– Молодец! Здорово!

– Я старался!

Удивительно, но тычка от Риты я не дождался. Обернулся в недоумении и увидел, как у Сулимы блестят глаза. Она поджала губки, недовольная тем, что ее застали врасплох, и отделалась шуткой:

– Ты обо всем так натурально рассказал, что мне даже страшно стало! И тошно…

– Дорогие мои мальчики и девочки! – неожиданно заговорил ветеран, и голос у него оказался глубоким и чистым. – Хоть фамилия у меня Непомнящий, но я все отлично помню. В том числе и те вещи, которые так ярко описал Миша. И кабаки помню, и выгоняния, и как мы с матерью углы снимали, мыкались как, за любую работу хватались. И полотером я побыл, и мальчиком на побегушках, и… Да что перечислять! Я читать и писать научился в двадцать один год, когда советскую власть установили! Вот так вот… Да, товарищи комсомольцы, тогда, в семнадцатом, мы добивались того самого, что я недавно в одной хорошей книжке вычитал: «Счастье для всех – и даром!» Да, живем мы небогато, так ведь и с голодухи никто не пухнет, и разных, там, буржуев-миллиардеров не завелось. Вот так вот… А знаете, ни Ленин, ни Сталин те октябрьские дела не звали Великой революцией, говорили скромнее – переворот. Это потом льстецы напридумывали. Помнится, негодовал на них, а потом понял, что так лучше. И вернее! Нам есть чем гордиться! Вот пусть так и говорят: «Великий Октябрь»! А то, что я с Владимиром Ильичом беседовал, так это тоже преувеличение. Просто встретил его однажды в Кремле, сказал: «Здрасте, товарищ Ленин!», да и спросил, когда ж мы коммунизм построим…