chitay-knigi.com » Историческая проза » Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 110
Перейти на страницу:

Возможно, поэт встретил ее в доме своего друга Аллия. По крайней мере, поздняя элегия (68) прославляет гостеприимный дом его друга, где Катулл провел столько драгоценных часов со своей любовницей:

Я умолчать не могу, богини, в чем именно Аллий
Мне помогал, и притом в скольких делах помогал.
Пусть же времени бег и недолгая память столетий
Дел дружелюбных его ночью слепой не затмят…
Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем,
Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен.
Был я тогда распален подобно скале тринакрийской,
Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил.
Полные грусти глаза помрачались от вечного плача,
По исхудалым щекам ливень печали струя,
Словно прозрачный ручей, который на горной вершине
Где-то начало берет между замшелых камней
И устремляется вниз, по крутому откосу долины,
Через дорогу, где люд движется взад и вперед,
И утомленных, в поту, прохладой бодрит пешеходов
В час, когда тягостный зной трещины множит в полях;
Тут-то, как для пловцов, кружащихся в черной пучине,
Благоприятный встает ветер, дыша в паруса,
Слезной молитве в ответ, Поллуксу и Кастору спетой, —
Аллий бывал для меня, – верный помощник в беде.
Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде,
Он предоставил мне дом и даровал госпожу,
Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться,
Здесь богиня моя в светлой своей красоте
Нежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой,
Через лощеный порог переступила, входя.

Однако любовницей Катулла была замужняя женщина, к тому же старше его. Он с самого начала знал, какая судьба его ждет, но, ослепленный страстью, забыл об этом. Он говорит в той же элегии (68):

Если ж подруге моей одного не хватало Катулла, —
Скромной прощу госпоже ряд ее редких измен,
Чтоб по примеру глупцов не стать уже слишком несносным:
Часто Юнона сама, первая между богов,
Свой полыхающий гнев на провинности мужа смиряла,
Новую весть услыхав о Сластолюбце своем…
Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой,
Где ассирийских духов брачный стоял аромат,
Маленький дар принесла она дивною ночью, украдкой
С лона супруга решась тайно похитить его.
Я же доволен и тем, что мне одному даровала
День обозначить она камнем белее других.

Именно тогда, в начале их романа, он написал самое знаменитое из своих стихотворений (5):

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики – за весь их ропот
Мы одной не дадим монетки медной!
Пусть заходят и вновь восходят солнца, —
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь и снова до ста,
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Перепутаем счет, чтоб мы не знали,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались.

Но вскоре его тон меняется (70):

Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким,
Если бы даже ее стал и Юпитер молить.
Так, но что говорит влюбленному страстно подруга,
Нужно на ветре писать или на быстрой волне.

Поэт узнал, что несчастная любовь разрывает сердце надвое. Он пишет (72):

Ты говорила не раз, что любишь только Катулла,
Лесбия, – не предпочтешь даже Юпитера мне.
И полюбил я тебя не так, как обычно подружек,
Но как родитель – сынов или дочерних мужей.
Ныне тебя я узнал и ежели жарче пылаю,
Много ты кажешься мне хуже и ниже теперь.
Спросишь: как? почему? При таком вероломстве любовник
Может сильнее любить, но уж не так уважать.

Или, еще более прозрачно (87, 75):

Женщина так ни одна не может назваться любимой,
Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.
Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,
Сколько в нашей любви было с моей стороны.
Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла,
Как я себя погубил преданной службой своей!
Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна,
И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.

Однако и после горького разочарования Катулл, видимо, снова примирился с любовницей. Он тонул в страсти и горе, цеплялся за каждую соломинку – и был потрясен счастьем, когда чувственная, бессердечная Лесбия вернулась к нему. В недолгом экстазе он писал подобные гимны (107):

Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем
Сверх ожиданья, стократ это отрадней душе.
Так же отрадно и мне, поистине злата дороже,
Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному мне.
К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья:
Ты ли приходишь сама! Ярко отмеченный день!
Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете?
Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?

Вероломная женщина обещала ему все, что бы он ни попросил, и он, как все влюбленные, верил ей (109):

Ты безмятежную мне, моя жизнь, любовь предлагаешь —
Чтобы взаимной она и бесконечной была.
Боги, сделайте так, чтоб могла обещать она правду,
Чтоб говорила со мною искренно и от души.
Чтобы могли провести мы один навсегда неизменный
Через всю нашу жизнь дружбы святой договор.

Но после очередного разочарования следует еще более горькая жалоба (58):

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,
Эта Лесбия, что была Катуллом
Больше близких, сильней себя любима,
Нынче по тупикам и перекресткам
Знаменитых лущит потомков Рема!

Наконец, в попытке вернуть самообладание, он обращается к собственной слабой душе, словно стараясь вдохнуть в нее отсутствующую храбрость и решимость (8):

Катулл несчастный, перестань терять разум,
И что погибло, то и почитай гиблым.
Еще недавно были дни твои ясны,
Когда ты хаживал на зов любви к милой,
Которую любил я крепче всех в мире.
Вы знали разных радостей вдвоем много,
Желанья ваши отвечали друг другу.
Да, правда, были дни твои, Катулл, ясны.
Теперь – отказ. Так откажись и ты, слабый!
За беглой не гонись, не изнывай в горе!
Терпи, скрепись душой упорной, будь твердым.
Прощай же, кончено! Катулл уж стал твердым,
Искать и звать тебя не станет он тщетно.
А горько будет, как не станут звать вовсе…
Увы, преступница! Что ждет тебя в жизни?
Кто подойдет? Кого пленишь красой поздней?
Кого любить ты будешь? Звать себя чьею?
И целовать кого? Кого кусать в губы?
А ты, Катулл, решась, отныне будь твердым.

Но для решимости необходимы были непрестанные усилия, и боль этих усилий нигде не выражена так ясно, как в этом двустишии (85):

1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 110
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности