На свадебной фотографии Бену лет двадцать пять, он за столом после банкета. За спиной у него в кадр попал мой дедушка, который оживленно беседует с гостями. Лицо Бена потрясает меня. Уродливый широкий шрам тянется через всю щеку, левый глаз слепо смотрит в никуда из-под нависшего века. Все это – следы травмы, полученной в автокатастрофе на мотоцикле. Авария случилась годы спустя после войны, но манера вождения Бена напрямую связана с чувством отверженности, которое переживала и Лин. Как и Лин, родители в свое время отдали Бена участникам Сопротивления. Как и Лин, в годы войны он прошел через страшные испытания. Вскоре после того, как был сделан этот снимок, Бен Спиро повесился.

Несколько дней Лин находилась между жизнью и смертью – неясно было, перенесет ли она передозировку. Альберт отвез ее в больницу, где она пролежала неделю. Когда ее выписали, он устроил домашний праздник в честь ее возвращения. «Беда позади», – написал он на пригласительных открытках, разосланных друзьям. Как и все остальное, эти приглашения, написанные совершенно искренне, лишь обнажают несходство между супругами: Альберту так и не удалось понять Лин, или, возможно, ей не удалось объяснить ему свои чувства.

«Я ощущала себя почетной гостьей на собственных похоронах», – вспоминает Лин тот праздник.

Ма откликнулась на случившееся совсем не так, как Альберт. Она пришла в ярость. Наглотаться снотворного и бросить мужа и детей – да это оскорбление всего, во что она верит! Окружающие столько сделали для Лин, пошли на такие жертвы – как она осмелилась проявить подобный эгоизм? Кем надо быть, чтобы натворить такое?

Кем надо быть? Да, вот в чем вопрос. Кто ты, если отсекаешь все, что тебя окружает, мужа-ученого, синагогу, блага обеспеченной жизни? Какому миру она принадлежит: кругу ван Эсов, еврейских ритуалов или чему-то совсем иному, чего пока не обрела?

Лин понимает, что попытка самоубийства была ужасной ошибкой, и обещает старшим детям, восьми и двенадцати лет, никогда не совершать ничего подобного. Но она уже не вернется к утреннему кофе с другими дамами, к кошерной кухне, к неотвязным вопросам без ответа – нет, не вернется.

В последующие годы Лин старательно работает над своими проблемами. Она несколько раз безуспешно проходит психотерапию – например, целый курс психоанализа, когда она лежит на кушетке, а аналитик сидит в кресле позади, и ее пугает, что она его не видит.

– Мужчина, который начал вас целовать, – как я понимаю, тот самый, кто спас вам жизнь, так? – спрашивает аналитик.

Сеансы психоанализа Лин бросает, но находит другие методы, которые ей помогают. Лин обретает утешение в медитации, в буддийском учении, в гуманизме и беседах с новыми знакомыми. Она спрашивает себя, чего на самом деле хочет от жизни. Во что верит? Есть ли в истории какие-то закономерности и модели, на которых мы могли бы учиться?

Лин хочет стать сильнее как личность и потому выходит на работу. Договориться с Альбертом не так-то просто. Он не понимает, зачем нужны такие перемены, и атмосфера в семье теперь искрит от напряжения, то и дело вспыхивают ссоры по пустякам. Такая обстановка скверно влияет на детей, и – как это часто бывает в подобных ситуациях – они винят в происходящем себя.

Весной 1979 года раздается телефонный звонок. У Па рак легких. Многолетняя работа с асбестом и привычки заядлого курильщика не оставляют ему шансов, и осенью он уже лежит при смерти в больнице. Лин приезжает его проведать и сидит у постели. Вокруг все белое, лицо у Па осунулось еще больше – рак пожирает его изнутри.

Лин сидит рядом, и говорить им не о чем. За все годы с тех пор, как ее впервые привезли к ван Эсам, она редко оставалась с Па наедине.

Лин подает ему пластиковый стаканчик с водой, Па берет его и проливает, потому что руки у него отекли.

Она не говорит: «Спасибо», или «Я люблю тебя», или «Когда ты попытался поцеловать меня, двадцатилетнюю, на Фредерикстрат, кое-что случилось и все для меня изменилось». В этой семье о подобном не говорят. Но в какой говорят?

– Я навещу тебя на следующей неделе, – говорит Лин.

– Да, приезжай, – едва шелестит он.

Через три дня Ма звонит Лин и сообщает, что Па умер.

А через неделю в щель почтового ящика падает белый конверт, окаймленный узором из серых капель. Внутри, конечно, открытка с датой и местом похорон, но, когда Лин открывает конверт и читает ее, ей кажется, будто ее ударили ножом в живот.

На открытке перечислили всех детей Па и их спутников жизни, но ее имени там нет. Это настолько неожиданно, что Лин едва верит своим глазам. Пальцы у нее слабеют.

Но ошибки тут нет, совсем. Инструкции даны совершенно четкие: будут траурные автомобили для Ма и детей, а вот Лин пусть едет с дядями, тетями и другой родней, следом. Па твердо выразил свою волю: Лин не место среди его детей.

Альберт не видит смысла поднимать шум из-за этого соглашения. В конце концов, для Па она и правда приемная дочь – совсем другое дело, не то что кровная родня. Да и велика ли важность, в какой машине ехать и включили ли тебя в какой-то список на открытке? Если понадобится, об этом можно поговорить и потом, но сейчас явно не время. На поминках Альберт охотно беседует с другими и задерживается дольше необходимого, а Лин тем временем неловко бродит между столами с бутербродами и спрашивает себя, когда лучше уйти.

Для Лин яснее ясного, что браку их настал конец: она изменилась, а Альберт – нет. В просторном доме, который они купили, чтобы держаться подальше друг от друга, муж и жена избегают сталкиваться, и у каждого свое расписание. Лин давно хотела разобраться с важными вопросами, познакомиться с новыми людьми, но Альберт – человек привычки, косный, его представления о жизни давно устоялись. Он не понимает, к чему все усложнять и почему бы не жить как прежде, в самом начале. В 1980 году он съезжает из дома и снимает квартиру неподалеку, а Лин остается с младшим сыном; супруги планируют продать свою чудесную виллу, которая стоит на V-образном стыке двух дорог.

Итак, Лин сорок семь, она развелась и начинает все с чистого листа. До замужества она была дипломированным социальным работником, но лишь теперь, в начале 1980-х, Лин выходит на полный рабочий день. Она поступает в Эйндховенскую социальную службу и, когда вилла наконец продана, покупает скромный домик в более оживленной части города. Это жилой квартал «Белая деревня», спроектированный в 1930-х Виллемом Дюдоком, где шумные детские площадки соседствуют с изящными террасами в стиле ар-деко. На причудливые окошки, украшающие длинные ряды одинаковых парадных дверей, соседи лепят желтые наклейки «Ядерная энергия? Нет, спасибо». Дух квартала напоминает и ту жизнь, которую Лин вела с Альбертом, и теплую атмосферу людного, шумного и беспорядочного дома, памятную ей по детству в Дордте. Новая жизнь Лин тоже не обходится без трудностей: ее работа в семьях непроста, у детей Лин с возрастом тоже возникают проблемы. Однако эту жизнь она выбрала сама и впервые за десять лет ощущает себя на своем месте.