Однажды мимо липовской флотилии проплыли три дромона. На что велики были биремы, а дромоны превосходили их в полтора-два раза. На носу и корме виднелись внушительного размера баллисты, а вдоль бортов закрепленные пока в вертикальном виде сифоны с ромейским огнем — самое грозное морское оружие ближнего боя. Устрашало даже не это, а то, как, сильно и слаженно загребая своими десятками весел, дромоны догнали липовские лодии и, не обращая на них никакого внимания, пошли дальше. С их палуб раздавались издевательские крики в сторону медлительных словен.

— Перед нами красуются, заразы! — обронил кто-то из воинов.

Рыбья Кровь был раздавлен и обескуражен. Собственные морские учения показались на редкость наивными и беспомощными. Он со всей очевидностью осознал, что его план возвращаться с добычей той же дорогой вряд ли осуществим — нагонят и пожгут, только и всего! Или, пограбив в одном месте, им придется спасаться, пересекая на север все Русское море, причем не единым целым, а россыпью, чтобы хоть часть лодий избежала карательного огня ромеев. О своем выводе он никому не сказал, надеясь сам найти выход из этого положения.

Случались и более приятные происшествия. Как-то ночью князю приснилась Всеслава, их жаркие объятия в рыбачьей зимовке. Сон перешел в явь, его оплетала своим телом юная девушка, и он вдруг поверил, что это действительно княжна бросила Липов и на попутной купеческой лодии догнала его здесь, на южном берегу Русского моря. Иллюзия продолжалась недолго, но была необычайно сильной. Спальное место князя находилось на носу дракара под небольшой дощатой площадкой. Треугольная нора имела три аршина в длину и полтора в высоту, так что даже сидеть в ней было тесно, зато находиться наедине с самим собой — в самый раз. Пока Дарник соображал, что тут к чему, девушка, разгадав, что он воспринял ее без особого восторга, быстро выскользнула наружу. Одна из рабынь, догадался князь. Выбравшись следом за неожиданной гостьей на палубу, он обнаружил лишь спящих вповалку гребцов. Посередине дракара имелся лаз в низкое межпалубное пространство, где на освободившемся от проданных товаров месте ночевали хазарки, забранные у моричей. Никто их там не запирал, наоборот, люк туда держали приоткрытым, чтобы рабыни не задохнулись. Вот и сейчас под ним имелась широкая щель. Рулевой на кормовом весле полусонно клевал носом. Да не допытываться же у него, кто только что выскользнул из княжеской берлоги!

Утром и целый день рабыни сновали по дракару, готовя и разнося гридям еду и питье. Рыбья Кровь пристально разглядывал всех трех девушек, стараясь определить, кто из них, но так и не сумел это твердо решить. На следующую ночь он спал настороже и, когда почувствовал прикосновение девичьего тела, тотчас проснулся и схватил таинственную наложницу, но его ноги запутались в материи, служившей ему одеялом, и, пока он выпутывался, девушка вновь ускользнула. Днем повторилась прежняя игра в догадки и неузнавание.

Всю третью ночь князь провел без сна, дожидаясь прихода рабыни, но она не пришла. Проведя глупую бессонную ночь, Дарник разозлился не на шутку. Еще не бывало такого, чтобы о какой-либо из женщин он думал три дня подряд! Желания наградить плутовку за ласки тоже не возникало. Ведь тогда получится, что он отобрал рабынь у заградцев специально для себя. Да и вообще не по нем это, чтобы женщины вот так диктовали ему свою волю. На береговой стоянке князь в присутствии Кухтая объявил, что переводит рабынь на дракар Буртыма. Когда один из арсов по-хазарски объяснил рабыням, что они должны переходить на другое судно, одна из них, смуглая, гибкая девочка с десятком черных косичек, вдруг бросилась в ноги Дарнику и цепко прижалась к нему, лопоча что-то по-хазарски.

— Не хочет тебя покидать, лучше убей, говорит, — перевел арс.

— Ну и чего мне с ней? — Рыбья Кровь слегка растерялся.

— Плати десять солидов и два бурдюка вина сверху и владей сколько влезет, — нашел выход Кухтай.

— Сразу тридцать плати, а то две других тоже вон целят броситься в ноги, — с нарочитой серьезностью заметил Буртым.

— Двадцать тысяч кутигур полегче будут, чем три наложницы за раз, — подначил Молодого Хозяина Корней.

Воеводы и арсы захохотали. Поддаваясь их веселью, Дарник и сам смущенно над собой усмехался.

Все три хазарки остались на княжеском дракаре. Адаш, как звали зазнобу Дарника, по-прежнему большую часть дня проводила с ними, оставляя для князя лишь малую толику ночи. Она поначалу даже не заправляла его постель и не подносила ему еду, робея вмешиваться в установленный до нее порядок. Столь же старательно Адаш не выказывала и обычных признаков влюбленности: ни взглядов-любований, ни мимолетных ласковых касаний, ни восторга от его, дарникского, внимания. Иногда князю казалось, что арс-толмач просто неверно перевел ее слова насчет убийства — настолько ее бесстрастность не соответствовала просьбе о смерти.

В родной Бежети на сборищах молодежи Дарник никогда не пользовался особым успехом у юных красоток и всегда сознавал, что все его наложницы возникли у него исключительно благодаря громким воинским победам и главенству над людьми, поэтому был уверен, что вот такой горячей любви к нему после двух дней разглядывания вблизи ни в какой молодке возникнуть не может. Девчонка просто захотела резким поступком улучшить свою незавидную участь — и не более того. То, что она не могла изъясняться ни по-словенски, ни по-ромейски, придавало всей ситуации забавный характер, и для Рыбьей Крови стало большой забавой скрытно наблюдать за Адаш, чтобы уличить ее в обмане: как она ведет себя с другими парнями, не промелькнет ли на ее лице нехорошая усмешка, не выдает ли свое притворство как-то иначе. Однако вскоре князь вынужден был признать, что столкнулся с еще более скрытным и сдержанным человеком, чем он сам, и нашел такое положение для себя самым наилучшим — все бы так вели, как бы приятно жилось тогда на свете!

Лето между тем перевалило на вторую половину, последние липовские товары оказались распроданными, войско порядком изнурено морским походом и дальнейшее продвижение к Царьграду-Константинополю потеряло всякий смысл. При желании, конечно, можно было настоять на продолжении похода, однако Дарник сам пришел к выводу, что пора с чем-то определяться.

И вот на пустынном скалистом берегу собрался совет воевод — решить, что делать дальше. Оказалось, что все они уже сами понимали, что обратного грабительского плавания не получится.

— У нас нет товаров, но есть солиды, на которые мы можем сами покупать товары, — сказал Лисич.

— Если мы поплывем дальше, то в Липов возвращаться будем со снегом, — подал голос Буртым.

— Мы слишком далеко зашли, потом от бирем и дромонов убегать придется по отдельности. Кого-то обязательно пожгут, — рассудил Кухтай. — Надежней вернуться к Лазику или на север в Таврику и там наиграться.

Этот совет прозвучал как вызов ему, князю, мол, погорячился ты со столь дальним походом, теперь думай, как выбираться будешь. Дарник и сам знал, что попал в западню. Привыкнув к речным берегам с их зарослями, где легко было укрыться, он лишь в одном месте увидел подходящую камышовую дельту не пересыхающей горной реки, на протяжении же сотен верст тянулись голые скалистые берега, почти везде отвесно обрываясь в воду. Пристать к ним, установить камнеметы и отбить ромеев с их смертельным огнем еще получится, а вот снова стронуться в путь на лодиях вряд ли. Конечно, ночью можно попытаться прорваться через само море на север, но прав Кухтай: биремы с двойными рядами весел, а тем более дромоны с тремя весельными рядами обязательно многих нагонят и пожгут. Выйти на открытый морской бой с ними — потери будут еще больше. И все же у победителя кутигур решение было одно: нападать! Воеводы косились друг на друга, но никто так и не решился открыто возразить князю.