— За билеты… Я соседу вашему Александру отдал.

— Нет… — сказал я. — Мне никто ничего не передавал.

— Подождите минуту… — сказал руководитель и через минуту вернулся с моим соседом.

— Извините! — сказал тот. — Я закрутился. Не думал, что вы уже уезжаете.

Он достал из кармана деньги и протянул мне.

— До встречи… — обнимая меня, сказал руководитель. — Я побегу… Надо конференцию продолжать…

Он убежал.

Я пересчитал деньги. Денег было семь тысяч.

— Вы ошиблись… — сказал я Александру. — Мне нужно за билет пять тысяч…

— Сколько игумен передал, столько я и передаю! — сказал Александр. — Извини, что так получилось…

Он обнял меня на прощание и ушел.

Я думал пойти разыскать игумена или руководителя конференции, но благодетельница, согласившаяся меня подбросить до Московского метро, так посмотрела на часы, что я только вздохнул тяжело.

Мы должны были приехать часа за два до моего поезда, но за разговорами — время в пути промелькнуло незаметно — мы приехали (когда водитель предложил подвезти меня до Ленинградского вокзала, я почти и сопротивляться не стал) вместо одиннадцати часов вечера — без пяти минут семь.

Ждать отправления поезда надобно было долго.

— А как можно поменять билет пораньше? — спросил я в кассе. — Чтобы пораньше уехать…

— Только если на «Сапсан»… — сказала кассирша. — Но вам тысячу девятьсот придется доплатить…

В принципе, тысяча девятьсот рублей для меня вполне ощутимые деньги. И едва ли за ночь, проведенную не в пути, а в своей квартире — это единственное, что я выигрывал от обмена билетов! — я стал бы тратить их, но тут я сложил в уме все суммы, которые уплатил за билеты и которые надо доплатить, и понял, что за дорогу я заплачу ровно столько, сколько и получил от игумена.

И хотя и жалко было денег, но я побоялся оставаться в Москве.

Уехал на «Сапсане».

Сидели с отцом Савватием, он сердито говорил, дескать, замолился народ, чудеса всюду мерещатся…

Потом разговор перешел на монастырь, отец Савватий рассказал о вертолетчике, который попал в тяжелейшую аварию, никаких надежд спасти не было, но, — слава Богу! — молились, и все обошлось, снова летать будет…

— Ну вот, а вы, батюшка, на чудеса ругались… — сказал я. — А это разве не чудо?

— Какое это чудо… — сказал отец Савватий. — Это молитва, и ничего более…

Подниматься к источнику Петр не хотел.

За неделю, миновавшую после отъезда из Питера, они всего день провели у моря, а остальное время — в паломнических поездках…

Зачем же возвращаться туда, где уже были?

— Я что-то неважно себя чувствую… — сказал утром в столовой Петр, стараясь не смотреть в окно, где так заманчиво синело море, где в разрывах зелени белела пустынная коса пляжа с редкими выцветшими на солнце грибками зонтиков.

— Ой, Петенька! — воскликнула Ольга. — Как же мы без вас поедем?!

— Да, Петр! — сказала ее мать, Тамара Алексеевна. — Это такая святыня… Этот источник чудотворным считается.

И она подтолкнула мужа — Валентина Михайловича Толкунова.

— Надо ехать, Петр… — проговорил тот, хотя сам же и жаловался вчера, что устал от православного экстрима. — Мы ведь сюда не на пляже лежать ехали…

Петр хотел сказать, что он-то как раз на море и ехал, что он устал от этого — храм, пальмы и пошлый экскурсовод — джентльменского набора, но Толкунов встал, его массивная фигура загородила окно с морем и пустынным пляжем, и Петр понял — спорить бесполезно.

И он — такой уж характер у него был, что всегда старался отыскать в сложившейся ситуации положительные стороны! — подумал, что вообще-то и сам хотел подняться к источнику, просто немножко расслабился и захотелось отдохнуть, а так чего же…

Очень даже неплохо побывать на источнике…

1

И вот сейчас они спускались к автобусу с горы, покрытой колючими зарослями кустов. Можно было пройти там, где пошла вся группа, но Тамара Алексеевна выбрала тропу, по которой, как сказала экскурсоводша, святой носил на гору, пока не было источника, воду.

Непонятно было, пользовались ли после святого этой дорогой.

Тропинка то ныряла вниз, то снова карабкалась на скалу. Местами она заросла, и надо было продираться сквозь колючий кустарник, местами превращалась в осыпь, и идти приходилось прижимаясь к скале. То и дело из-под ног летели в пропасть мелкие камешки. Жутковато шелестело над ущельем сдавленное эхо.

И все это на нестерпимой, сорокаградусной жаре.

Наконец выбрались на поляну.

Здесь, возле заброшенного сада, присели отдохнуть. Прямо из-за полуразрушенной ограды, из зарослей кустарников свешивались виноградные кисти.

Внимание Петра привлек камень.

Ему показалось, что это какое-то изделие, но камень оказался простым куском кремния, только отполированным колесами телег и подошвами путников.

Петр взял его в руки, и какая-то смутная, как во сне, горная даль возникла на поверхности камня. И чем дольше Петр вглядывался в нее, тем явственней становилась картина, различимыми становились отдельные уступы, берег моря, какие-то люди. А вот — смутное возникло из кремниевой глубины лицо и, пытаясь разглядеть его, Петр провел ладонью по коричневой поверхности. Лицо пропало, картина изменилась, но морская даль не исчезла…

— Смотри, как красиво… — сказал Петр, обращаясь к Ольге.

— Ага… — продолжая смотреть на крутые склоны, по уступам которых зеленели колючие кусты, откликнулась девушка. — Тут ничего не надо… Только чтобы лачужка была, да еще вот краешек неба.

— Моря… — поправил ее Петр.

— Неба… — повторила Ольга.

— Ага… — вглядываясь в кремневые сумерки найденного камня, повторил Петр. — На море сейчас хорошо…

— Он у нас первый раз в паломничестве… — снисходительно сказала Тамара Алексеевна. — Еще не привык…

Она уже отдышалась и, хотя краснота и не ушла с лица, тяга к назидательному подтруниванию уже вернулась к ней.

Вообще-то Петр мог бы ответить Тамаре Алексеевне, что да, он православный, и хотя и не часто, но ходит в церковь, и паломничества ему нравятся, но тоже — в меру.

Ну, съездили в монастырь, и слава Богу.

А что еще? Еще неплохо бы и в море поплавать.

И можно было и не ездить сегодня к источнику. Что они там увидели, что запомнят кроме колючек, через которые пробирались, спускаясь вниз?