Вечером двадцать восьмого мая, в пятницу, Кэтрин оставила отца сидеть в саду Дома под Плющом и спустилась в город сказать тетушкам Мэри и Марте, что завтра приедет Кристофер.

Закатное солнце освещало крыши домов Плина и высокие холмы, протянув по морю широкую оранжевую тропу, терявшуюся за горизонтом. Джозеф беспокойно пошевелился в кресле и откинул плед. Он больше не хотел сидеть, он весь продрог и окоченел.

Он повернулся лицом к заходящему солнцу и почувствовал на своих затуманенных глазах нежное тепло его лучей. Он слышал крики чаек и глухой плеск воды в гавани. За ней было море, безмолвное, однотонно-серое, если не считать оранжевой ленты – прощального привета покидающего небо солнца.

И Джозефу вдруг нестерпимо захотелось снова увидеть море, коснуться руками воды, унестись на волнах к той далекой обители успокоения, где вечно бушуют ветры и грохочут белые буруны. Он жаждал ощутить вкус соли на губах, услышать глухой рокот волн; идя по солнечной дорожке, он доберется до корабля, который его ждет. Где-то там, за границей земли, за чертой, где море сливается с небом, «Джанет Кумбе» поднимает лицо к небесам… одна в безмолвии океана, она, радостная и свободная, покачивается на волнах, устремив к звездам две свои мачты.

Джозеф поднялся с кресла и отшвырнул его в сторону. Он вышел из сада и, повернувшись спиной к дому, оставил его стоять пустым и одиноким с окнами, залитыми золотым сиянием.

Глаза помочь ему не могли, но чувства безошибочно привели его на верфь, до следующего утра тихую и безлюдную. В нижней части дока у сходней стояла лодка. По заведенному обычаю она стояла там каждую ночь вот уже тридцать, сорок, пятьдесят лет. Джозеф это знал, и сейчас, подобно лучу света в скрытых лабиринтах сознания, память его проснулась. Он медленно, с трудом спустился в лодку и едва гнущимися, отвыкшими от работы пальцами отвязал фалинь. Затем схватил весла и направил лодку к выходу из гавани. Ободок солнца, нависший над дальним холмом, вспыхнул, простился и угас. Тропа дрогнула в тающем свете, мерцающие красные блики затуманились и растаяли в сгустившихся сумерках.

Джозеф вновь был ребенком, который впервые в жизни сидит в лодке, вцепившись в тяжелое весло, а мать направляет его непослушные руки.

Джозеф был мальчишкой, смеющимся, отчаянным мальчишкой, который гребет быстрыми, нетерпеливыми гребками и улыбается, глядя в глаза сидящей на корме Джанет.

Джозеф был молодым человеком, исполненным радостью и изумлением перед чудом бытия, жаждущим приключений, презирающим опасность, опьяненным могуществом ветра и моря.

Джозеф был капитаном корабля, стремящимся как можно скорее вновь оказаться на его палубе и забыть пустые и скучные дни на берегу; ему нужно только одно: скрип вантов да свист ветра в зарифленных парусах.

Джозеф был мужем, который показывает свое мастерство Сьюзен, а та с младенцем на руках следит за ним, раскрыв рот.

Джозеф был отцом, и Кристофер с испуганными карими глазами и сверкающими на солнце волосами дергал его за штанину, показывая на яростные волны перед носом судна.

Джозеф был любовником, наслаждающимся красотой Энни, которая стыдливо прикрывала от света глаза руками.

Джозеф был стариком, уставшим от жизни, зовущим смерть, ищущим спасения в пустынных водах, где его ждала любимая.

Джозеф не был ни тем, ни другим, ни третьим… он был духом, сбросившим цепи и победившим материю, он был душой, поднявшейся из бездн тьмы и отчаяния в прекрасную высь.

Над океаном опустилась ночь, ветер и море слились в едином порыве. Штормовые тучи сражались во тьме. В подернутом полосами дождя небе сверкали молнии, ревели волны.

И волна, более высокая, более грозная, чем ее подруги, поднявшись над поверхностью моря, обрушилась на лодку.

Когда вторая волна подбросила доски разбитой лодки высоко в небо, Джозеф поднял голову и рассмеялся.

Он раскинул руки, и воды поглотили его.

Не опасаясь встретить порицанья,

Я вновь вернусь к дороге первой той,

Где, ища богатств и многознанья,

Живет душа несбыточной мечтой,

Где отблески былой геройской славы

Не застят чувств наивных и простых,

Где места нет для мудрости лукавой

И для туманных истин прописных,

Пусть лучший поводырь – сама природа

Меня беспечно поведет туда,

Где ветер с гор, где солнце с небосвода,

И где овец счастливые стада.

Эмили Бронте

В тот августовский день тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года Кристофер Кумбе уходил в свое первое плавание с твердой решимостью преуспеть в новом деле. Он будет водить «Джанет Кумбе» но морям, как до него водил этот корабль его отец, а сейчас водит кузен Дик. Ведь если молодой человек смел, имеет голову на плечах и не лишен способностей, то учеба не займет много времени.

Так размышлял Кристофер, двадцатидвухлетний сын Джозефа, когда пыхтящий буксир выводил судно из Плинской гавани и немного позднее, когда, выйдя в открытое море, оно направилось через суровую Атлантику к далекому Сент-Джонсу.

Кристофер оказался в довольно странной компании. Кроме него самого и кока в носовом кубрике разместилось еще четверо матросов, тогда как каюты капитана и помощника находились, конечно, в кормовой части.

Команда маленькой шхуны не идет ни в какое сравнение с толпой на борту большого клиппера, где человек, при желании, может чувствовать себя относительно спокойно, конечно, если он справляется со своей работой. В тесном пространстве торгового судна, перевозящего рыбу или фрукты, негде уединиться, да и времени на отдых почти нет; то и дело раздается команда «Все наверх!», и ты поднимаешься на палубу сражаться с надутыми ветром парусами… ногти изломаны, глаза слепнут от дождя, а в награду за все старания и пинок в спину не редкость, если сделал что-то не так. Мокрый до нитки, с пустым желудком, с ноющей болью во всех членах, страдая от морской болезни, несчастный Кристофер вместе с остальными, шатаясь, поднимался из кубрика в черную как вороново крыло ночь, под бешеные порывы неистово завывающего ветра, чтобы заменить сорванный парус. Ему казалось, что это и есть настоящий шторм; корабль проваливался в морскую пучину, у Кристофера подкашивались ноги, и он с грохотом ударялся о борт, едва не раскалывая голову пополам. Но, оказьвзается, то был самый что ни на есть прекрасный попутный ветер, и все надеялись, что он продержится на всем пути через Атлантику.

Обессилевший, едва держась на ногах от тошноты и головокружения, молодой человек стоял, вцепившись в ближайшие ванты, пока кто-нибудь не кричал ему в ухо, чтобы он поднимался на реи.

Чего от него ждут, если все канаты кажутся одинаково жесткими, мокрыми и перекрученными? Как могут его онемевшие пальцы со сломанными ногтями справиться с этими тугими, пропитанными влагой узлами? Как бы то ни было, он полз вверх по узким, скользким выбленкам, зная, что достаточно одного неверного движения, и он сорвется в черное, вспененное море. В конце концов, он с трудом доходил до конца рея с нелепой идеей помочь двум матросам, которые оказались там раньше него и, крича что есть мочи, давали ему указания, которые никак не удерживались в его затуманенной голове. Если это попутный ветер, то, боже мой, что же такое шторм?