моя рота находилась на ферме ближе к городу на 3 километра. Гражданское население было эвакуировано на запад, и теперь это был город-призрак.

Между боями я как-то зашел в покинутый дом и насладился ванной, которую принял впервые за много месяцев. В одном из оставленных домов офицер нашего полка нашел дробовик. Он иногда одалживал его мне, чтобы я мог поохотиться на зайцев, из которых наш повар готовил вкуснейшие блюда.

Однажды утром, часов в девять, я отдыхал в своем бункере, – накануне я лег поздно, – как вдруг на пороге неожиданно появился подполковник Эбелинг. Не успев одеться, я вскочил с койки и отдал честь, но это не произвело на него впечатления. У нас были нормальные отношения с командиром полка, но мне было крайне неудобно, что меня застали спящим в койке, когда утро уже давно наступило.

В это же время случилось более серьезное происшествие. Поскольку солдаты в моей роте давно не практиковались в стрельбе из карабина, я решил подыскать для этих целей какое-нибудь подходящее место. Холм, расположенный недалеко от места нашего постоя на ферме, отвечал всем требованиям. Мне как-то и в голову не пришло, что штабной бункер находится на другой стороне холма.

После пяти минут практической тренировки моей роты ко мне подбежал унтер-офицер с приказом подполковника Эбелинга немедленно прекратить стрельбу. Шальные пули пролетали со свистом над полковым бункером. Хотя мои солдаты профессионально обращались с орудиями, в меткости стрельбы из карабинов, к сожалению, они замечены не были.

Мои солдаты повесили указатели со словами «подразделение Люббеке» на окраинных улицах города недалеко от фермы, где расположилась наша рота. Это помогало быстрее нас найти.

Обычно на конвертах писем, которые посылали солдату на фронт, не указывалось, какая это рота или полк, так как это была военная информация. Вместо этого адресат имел постоянный номер полевой почты.

Возможно, из-за резкого ухудшения положения на фронте огромное число писем на родину прошло в это время серьезную военную цензуру. Несмотря на этот строгий контроль, я никогда не задумывался над тем, о чем мне разрешалось писать. Таким же образом я узнавал из писем, полученных из дома, обо всем, что реально происходило в жизни моей семьи и Аннелизы.

Вызов, брошенный командиру

20 января 1945 г. я получил повышение: вместо исполняющего обязанности командира роты согласно штатному расписанию я становился командиром роты; это был уже постоянный статус. Это обрадовало меня. К тому же мои подчиненные неформально отметили это событие на ферме. В конечном счете уважение ко мне солдат, которых я водил в бой, было важнее для меня поощрений со стороны тех, кто мной командовал. Вскоре за этим 30 января последовало и повышение меня в звании до обер-лейтенанта. Однако на первый план вышли другие события.

Обязанности командира роты, которые я выполнял в Мемеле, были несравненно легче того, что выпало на мою долю у Даугавы. Но появились проблемы с личным составом. К концу 1944 г. пополнения, которые прибывали из Германии, не смогли полностью восполнить нехватку солдат на фронте и компенсировать наши потери. В подобном положении, как и моя рота, оказались и другие подразделения, части и соединения немецкой армии. Я мог только провести реорганизацию моих 150 оставшихся солдат, чтобы наиболее эффективно выполнять наши боевые задачи.

Вести в бой солдат – это было то, к чему я стремился, но у командира были и другие обязанности. Когда солдаты погибали, моей обязанностью было посылать их женам и семьям похоронные извещения. Мне необходимо было высказать им слова сочувствия, и это было самой тяжелой обязанностью в моей службе.

И все же смерть – это неизбежная реальность войны. Та сторона, за которой осталось поле сражения, хоронит мертвых и подбирает раненых. Часто о судьбе пропавших без вести так ничего и не удавалось разузнать. Несмотря на то что нас продолжала беспокоить судьба тех, кто остался лежать на поле боя, внимания требовали повседневные обязанности. Противник не заинтересован в подсчете ваших потерь, и бои продолжаются. Тела мертвых солдат лежат в лесах и сгнивают. Это страшно, но об этой уродливой стороне войны часто забывают.

Бои в конце войны на Восточном фронте становились все более жестокими. После ряда побед, одержанных советскими войсками в 1943 г., они иногда начинали пристреливать после боя раненых и не считали нужным хоронить убитых немецких солдат. В таких случаях только тех бойцов, кто еще мог идти, отправляли в лагеря для военнопленных. В итоге то, как относятся к солдату, все больше зависело от того, где и когда шли боевые действия.

По своему опыту я знаю, что вермахт никогда не отдавал приказов, запрещавших брать пленных. Я никогда лично не видел, чтобы немецкие солдаты убивали раненых или сдававшихся в плен солдат Красной армии, хотя подобное имело место. Правда, мы не всегда хоронили мертвых солдат противника, но оказывали помощь раненым и отправляли сдавшихся русских солдат в лагеря для военнопленных, хотя условия содержания там не отвечали самым основным требованиям.

Несмотря на то что немецкие солдаты не всегда вели себя должным образом, военный кодекс поведения никто не отменял. Будучи командиром, я иногда применял дисциплинарные меры наказания к тем, кто нарушал его.

Один раз военно-полевой суд рассматривал дело моего старого товарища в чине фельдфебеля. Он был так же, как и я, призван в 13-ю роту в 1939 г., дослужился до командира орудийного расчета 75-миллиметровой гаубицы. В Мемеле он обнаружил зарытое во дворе семейное серебро, приказал своему подчиненному выкопать его и упаковать в посылку для отправки в Германию.

Когда мне стало известно об этом, я передал дело для дальнейшего расследования и отослал фельдфебеля в дивизию, чтобы ему вынесли окончательный приговор. Последнее, что я услышал о нем, – что он попал в штрафной батальон, который должен был выполнять самые опасные задания.

Несмотря на отсутствие офицеров в роте, которые должны были помогать мне в исполнении обязанностей командира, полковой штаб изредка предоставлял мне необходимую помощь. Нельзя не сказать о еще одном помощнике – фельдфебеле роты и ее «отце» интенданте Юхтере. Его поддержка была неоценимой, когда я занимался административно-хозяйственными делами: писал заявки в службу снабжения, просил о подвозе боеприпасов или сена для лошадей.

В мои обязанности также входило давать разрешение на отпуск для рядового и унтер-офицерского состава, в чем мне помогал Юхтер, писать представления на награждения и повышение в звании. По моей рекомендации двое бойцов моей роты вернулись в Германию для подготовки на офицера. Отрицательной стороной этого решения было то, что я лишился двух лучших своих подчиненных.

По моим