Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понимаете, Ира, у Параджанова нужно было учиться именно этому: художественному видению, совмещению предметов несовместимых. Кстати, за углом, на веранде же, рядом с окном мастерской был коллаж из тряпочек. Нарезанные тряпочки, наклеенные прямо на стену: две фигуры – мужская и женская. В национальных костюмах. Бурка мужчины никак не выделена: просто тряпочки, просто мужчина и просто женщина. Но у мужчины на причинном месте висел во-о-от такого размера (разводит руки в стороны. – И.Т.) ключ. А у женщины – замок. Там же стоял стол, где мы потом и кофе пили, и вино, и общались…
А потом я вошел в дом.
Первое ощущение от Сергея Иосифовича – он к нам вышел в майке, в семейных трусах (было жарко, весна уже), у Параджанова был животик, и майка оттопыривалась. Потом я понял: в бытовом плане он никогда не был фетишистом. Для него одежда роли не играла. То есть он мог принимать людей просто в майке-алкоголичке и в трусах. Или в протертых старых штанах. Все!
– Это не было формой проявления эпатажности, вызовом?
– Нет, не было никакой эпатажности. Было правило: «В чем мне удобно, в том и хожу. Как мне удобно, так я и хожу». Он был человеком с чувством юмора. Шутил, подкалывал довольно интересно.
Я говорю:
– Здравствуйте!
– Привет, – здоровается он. – Проходите. Я прошел. В мастерской сидела мама Гарика, родная сестра Сергея.
– Саша, а Вам сколько тогда лет было?
– 26 лет.
– Почему Гарик Параджанов? Он же сын его сестры.
– Потому что Гарик хотел быть близким к Параджанову. Он был очень самолюбив. Сергей Иосифович Гарика любил, но и любил над ним поиздеваться. Знаете, так бывает: кого любишь, над тем и издеваешься. И Параджанов все время над племянником подтрунивал. «Ну вот ты, – говорил он, обращаясь ко мне, – хороший парень, симпатичный, на Олега Попова похожий, хороший артист, на фиг ты дружишь с этим барыгой? – У Гарика папа был парикмахером на Мтацминде. И Сергей Иосифович «веселился»: – Ну, сын парикмахера… должен быть парикмахером». Надо признать, Гарик в долгу не оставался…
После очередного подкола Параджанов повернулся и ушел в свою мастерскую. А я в коридоре между комнатами разглядел белый, абсолютно белый манекен. Статуя. Какого-то офицера тевтонской еще армии.
– Что это? – спрашиваю.
– А, – отвечает Гарик, – это дядёк притащил с очередного фестиваля, понравилась – купил.
В гостиной стоял стол, вокруг – стулья, на стенах очень много фотографий со съемок. И опять-таки каждая фотография была как картина. То есть Параджанов их дорисовывал. В то время цветные фотографии были редки, и он карандашами дорисовывал, добавлял какой-то определенный цвет. Или на черно-белой фотографии делал красную маленькую деталь, цветочек, скажем. Или мог вообще перевернуть фотографию вверх тормашками и дорисовать…
Однажды он дал Гарику денег и попросил нас пойти в «рыбацкий» магазин, я детально помню тот момент…
– Рыбацкий – это где снасти продают?
– Да, где снасти продавались и такие пластмассовые маленькие мухи, кулечек по 20 штук, кажется. Нам было заказано четыре кулька мух. Гарик заартачился: «Зачем тебе (он с Сергеем Иосифовичем был на «ты») мухи?» На что тот, форсируя звук, отрезал: «Зачем-зачем? Говно делать буду!..»
Мух купили. Он сделал коллаж. За тем, как он его делал, я внимательно наблюдал. Коллаж состоял из разных фотокарточек людей, которых (я так понял) Сергей Иосифович недолюбливал. Но то получилась не «фотография-фотография»! В том коллаже все люди находились в неких определенных позициях. Как Параджанов на моих глазах творил: у кого-то вырезал из фотографии только голову и что-то к ней дорисовал, у кого-то взял весь силуэт полностью. И раскладывал все эти кусочки на подготовленный холст.
– Это был настоящий холст?
– Нет, ватман. Но он был прикреплен к подрамнику. Так он раскладывал, раскладывал, раскладывал, потом подбирал фон, потом дорисовывал, снова перекладывал, отходил, смотрел… И когда закончил, закрепил все на тщательно подобранных местах. Вокруг понаклеивал мух, которых мы притащили из магазина… И получилась картина. Если смотреть вблизи. А если посмотришь с расстояния… Люди, лица, фигурки становились кучкой того, что он нам и обещал сделать, – кучкой самого настоящего дерьма. А вокруг той кучки – мухи, мухи, мухи, целый рой мух.
– Пластмассовых мух. Из магазина.
– Да. Маленькие мушки были везде, россыпями окружали эту кучку.
– А что все-таки за люди это были. Знакомые Вам?
– Нет, никого из знакомых не было. Это было что-то из его, Параджанова, жизни.
– Большая по размерам работа?
– Приблизительно метр двадцать на метр. А вот еще одна запомнившаяся мне работа. Параджанов приехал с фестиваля, по-моему, из Германии, воодушевленный, в руках – огромный чемодан, где были сложены пять коробок железной дороги.
– Детской железной дороги? Игрушки?
– Да. И в мастерской на столе он их собирал, стол расчистил и собрал ту дорогу. На платформах вагончиков установил маленькие фигурки и тоже понаклеивал на них фотографии актеров.
– Реальные фотографии реальных актеров? И на этот раз Вы их, конечно, знали.
– Знал. Софико Чиаурели, Марчелло Мастроянни, Джульетта Мазина…
Он включал железную дорогу, и эти актеры у него двигались, причем двигались в какой-то одному ему понятной цикличности. А он смотрел и смеялся, смеялся, одному ему ведомо было, над чем.
– А помните Ваши с ним разговоры?
– Конечно. Первый наш разговор он завел об антиквариате, очень любил антиквариат. Когда ездил на съемки, на выбор натуры, всегда где-то что-то покупал. И бывал довольно удачлив в приобретениях.
Однажды спросил, не знаю ли я кого-нибудь, у кого могут найтись часы с боем? Сказал так горячо: «Мне очень нужны такие часы! Большие». «Так у меня они есть», – говорю. Параджанов: «Привези!» – «Вот поеду в Киев, – пообещал я, – привезу».
В Киев за часами специально не поехал. Но когда в очередной раз навещал родителей, часы из дома забрал: мама моя из-за громкого боя их не любила. Убрала подальше в шкаф, чтобы не мешали…
Параджанов был счастлив:
– Сколько я тебе
