* * *

Однажды Эньяра обратила внимание на то, что на стене камеры нацарапаны какие-то знаки. Водя по ним пальцем, она попыталась разобрать, что это такое. Оказалось, что это было ни больше ни меньше, как отсчет дней: множество коротких, неглубоких линий, оставленных кем-то из предыдущих узников тюрьмы.

Ее собственные дни тянулись невыносимо медленно, каждая минута казалась такой длинной, будто она самая важная. Девушка поймала себя на том, что даже при этом она согласна, чтобы все так и продолжалось, лишь бы оттянуть момент, когда умрет надежда. Каждое утро она просыпалась почти уверенная, что за ней вот-вот придут и поведут убивать.

Она вскакивала и хваталась за прутья решетки на узком окне, чтобы проверить их на прочность и лишний раз убедиться в их неколебимости. Она попыталась завести разговор с одним из стражников, выбрав того, кто показался ей не таким неумолимым, как остальные. Он не ответил и даже не подал виду, что заметил ее поползновения, когда она улыбнулась ему своей самой приветливой улыбкой и слегка приподняла подол рваной юбки. Потом она полдня симулировала болезнь в надежде, что ее переведут куда-нибудь в другое, более безопасное место. Она корчилась на матраце, прижав руки к животу, и издавала звуки примерно такие же, какие слышала в Колгласе, когда рожала какая-нибудь из служанок. Когда пришла охранница и спросила, в чем дело, Эньяра притворилась, что не может слова сказать. Женщина схватила ее за волосы, запрокинула ей голову и несколько секунд всматривалась в лицо узницы, потом фыркнула и удалилась. Потом прошло еще несколько часов, никто так и не пришел. Эньяра оставила притворство.

Прошло еще очень много времени, и она почти поверила, что никто вообще не собирается ее убивать. Но такой мысли она сопротивлялась изо всех сил. Ей нужна была надежда, и сильная, но основанная не на иллюзиях, что мир намерен измениться и подобреть. Она должна сама позаботиться о себе. Впрочем, именно так она всегда и поступала.

Семью — мать, отца и двоих юных братьев — казнили на главной площади Андурана. Кейнин нан Горин-Гир сам наблюдал за этим. Эти негодяи пытались спрятать продовольствие от фуражиров наследника крови, но плохо подогнанные плитки на полу выдали несколько мешков муки и вяленого мяса и осудили их всех на смерть. Никто не спорил с приказом: дети тоже, как и их родители, должны умереть. Суждение, общераспространенное среди северных Кровей: если жизнь должна быть взята, то бери ее у того, чья гибель была бы одновременно и местью. Тем не менее Кейнин распорядился, чтобы семья приняла быструю смерть, поэтому их, ослепленных, просто поставили на колени на булыжную мостовую и острыми ножами перерезали всем горло. Подразумевалось, что казнь просто войдет в очередное сообщение для замка, и, значит, лишняя жестокость ничего к этому не добавила бы.

Наследник Крови Горин-Гир был в плохом настроении, но не из-за угрюмого сопротивления, которое оказывал ему простой народ. На самом деле он ожидал, что казнь вызовет большее противодействие. Скорее всего настроение портил тот факт, что он стоит здесь, под выматывающим душу дождем, наблюдая за тем, как умирает какая-то семья, а настоящие противники уютно устроились за крепкими стенами. Он-то смел думать, что поскольку его армия продралась через, по-видимому, бесконечные и дикие леса Анлейна, то судьба будет к нему добрее. Он-то надеялся, что голова тана Ланнис уже будет торчать на колу возле ворот замка, а вместо этого он оказался перед перспективой затянувшейся, утомительной и скучной осады, которая сама по себе со временем может обернуться не меньшей угрозой, чем враг на стенах Замка Андуран. Он старался со смирением, как того требует вера, принимать судьбу такой, какова она есть, но было очень трудно.

Эта война с самого начала представлялась рискованным предприятием и опиралась лишь на надежду, что судьба будет снисходительна к такой наглости. Пограничная цитадель Тенври — слишком крепкий орешек! Ее не так-то легко одолеть (Кровь Горин-Гир еще в прошлом узнала ей цену), но когда полукровка Эглисс явился в крепость Горин-Гира в Хаккане с обещанием, что сможет предоставить помощь кирининов Белых Сов, отец Кейнина Энгейн сразу усмотрел удобный случай. Хотя Кейнин ничего, кроме презрения, не чувствовал к потомству столь непристойного скрещивания, — а Эглисс с самого начала поразил его, как особо неприятный и корыстный представитель этого вида, — даже он был поражен возможностью, которую предлагал ему на'кирим. А предлагал он всю армию Горин-Гира незаметно провести через Анлейн вглубь земель врага, и тогда оставшаяся в стороне крепость Тенври окажется бесполезной. Еще до рождения Кейнина, когда сам Энгейн был всего лишь наследником крови, самые лучшие из Крови Горин-Гир были вырезаны в Тенври армией Ланнис-Хейга. Младший брат Энгейна погиб там, в то время как сам Энгейн лежал больной, оправляясь от раны, полученной на медвежьей охоте. Таким образом, Эглисс предложил тану не просто месть, а своего рода исцеление, когда обещал, что сможет открыть дорогу к сердцу земель Ланнис-Хейга.

Стоя в центре площади, щитник Кейнина громко прочитал приговор. Публики было немного. Кроме наследника Крови и кое-кого из его Щита, всего несколько кучек воинов, кутавшихся в плащи, да с десяток жителей города, которых пригнали на зрелище в качестве зрителей. Это был бедный люд, оборванный и опускавший глаза. Они всеми возможными способами демонстрировали полное безразличие к происходящему, хотя Кейнин знал, что они распространят вести о его правосудии среди всех, немногочисленных, оставшихся жителей Андурана.

Другие Крови Темного Пути сначала осмеяли план Энгейна, не в самую последнюю очередь потому, что у них вызывала отвращение сама идея союза с кирининами. Даже когда сдержанное согласие было даровано, ему выделили не больше тысячи клинков Гир, и тех только для ложной атаки на Тенври. Правда, Верховный Тан торжественно заверил, что придет больше, если счастье укажет путь; разумеется, он считал, что такая возможность существует. И примерно сотня воинов Боевого Инкалла пошла впереди, конечно, со Шревой во главе. Все-таки мысль о том, что инкаллимы тогда, в Тенври, предали его семью, наблюдая с холма, как гибнут воины Горин-Гира, язвила еще кишки Кейнина, и он инкаллимам не доверял. Хотя именно Шрева высказалась в том смысле, что не только тан, но и все члены правящей семьи Ланнис-Хейгов должны умереть, и по собственной инициативе предложила несколько добровольцев для набега на Колглас. Эглисс снова предоставил Белых Сов для этой атаки. Однако насколько бы Кейнин ни презирал на'кирима, его ценность бесспорна. Без пропитания и проводников, которые обеспечили лесные твари, он мог бы потерять половину своих воинов на марше через Анлейн; другую половину, возможно, убили бы в перестрелках те же Белые Совы, если бы не были на его стороне.

Судьба сыграла жестокую шутку в самые последние дни перед выступлением армии. Жизнь уже не так крепко держалась в теле Энгейна ок Горин-Гира. Его силы стали резко убывать, а одного желания недостаточно, чтобы позволить ему выступить в поход. Поэтому, когда настало время, Кейнин и его сестра Вейн преклонили колена у отцовского ложа (при этом запах его болезни ударил им в нос) и пообещали ему положить конец Ланнис-Хейгам.