Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальше по перрону проводник вкатывает в вагон тележку, нагруженную чайными принадлежностями. Это радует, только боюсь, что пока он доберется до моего вагона, там ничего не останется.
Окончательным аргументом в пользу выхода в свет становится урчание в желудке. Я выпрыгиваю на платформу и устремляюсь к маленькой девочке с огромной корзиной пирожков, завернутых в целлофан. Торговля идет оживленно: руки девочки так и мелькают в воздухе. Пока я проталкиваюсь к ней, в корзине остается всего две штучки. Кажется, это самосы. У меня текут слюнки. Продавщица хватает предпоследний пакетик и отдает высокому юноше в ярко-желтом тюрбане. Он улыбается ей и отходит. Мои губы помимо воли расплываются в улыбке.
Знай я, что на свете столько красивых парней, то выбралась бы из Нью-Йорка значительно раньше. Обратив взгляд на девочку, я с изумлением обнаруживаю, что передо мной стоит еще один красавец. Он держит в руке последний пакетик и протягивает юной продавщице монеты.
– Эй, это мое, – возмущенно говорю я, – здесь очередь, ты не можешь взять мою самосу.
Доминик с ухмылкой поворачивается ко мне.
– Ты опоздала. И, между прочим, это чапати, а не самоса, ясно?
Он кладет руку мне на плечо, но я сердито вырываюсь.
– Как тебе не стыдно? – возмущаюсь я. – Это был мой завтрак.
Его улыбка исчезает.
– Видишь вон тот киоск? Там продают чай и сэндвичи. И чапати тоже.
Сбоку от вокзала действительно стоит маленький симпатичный киоск. На прилавке выстроились серебряные самовары. Отвернувшись от Доминика, спешу в очередь. Мой соперник пропадает в толпе. Очень мило. Сначала увел у меня из-под носа последнее спальное место, а теперь – последнюю чапати. Это не случайное совпадение, а открытая война. Я должна победить.
Когда я подхожу к прилавку, локомотив начинает издавать подозрительные звуки. Я сгребаю кучу завернутых в целлофан снеков непонятного происхождения, хватаю самую большую чашку с чаем и бегу к вагону. Не успеваю я занять свое место, как поезд трогается – на сей раз неожиданно резво. Теперь у меня столько еды, что и думать нечего съесть это все самой, и я решаю угостить соседок. Те с благодарностью принимают угощение.
Потянувшись к столику, чтобы поставить чай, я замечаю в проходе движущегося в нашу сторону Доминика. Женщина хочет встать и пропустить меня на место.
– Не спешите, ешьте спокойно, я еще прогуляюсь, – с улыбкой говорю я и бегу в сторону туалетов.
Буду сидеть там, пока ему не надоест ждать. Опять не везет! В обычный туалет очередь, а на кабинке для инвалидов висит табличка «Не работает». Протиснувшись мимо шеренги людей, Ник подходит ко мне и протягивает небольшой сверток.
– Вот, возьми, меня замучила совесть, что заставил тебя умирать с голоду.
Я прячу руки за спину, и пакетик падает на пол.
– Спасибо, обойдусь. Я могу сама за себя постоять.
Не успев произнести эти слова, я вспоминаю вокзал в Мумбаи и маленькие руки Прити, которая помогает мне подняться. Стараясь изгладить из памяти грустный эпизод, я разворачиваюсь и ухожу.
У меня за спиной раздается тихий голос Доминика и чье-то громкое «спасибо, саиб». Надеясь, что он понял намек, я возвращаюсь на место. Не тут-то было!
– Послушай, – шиплю я, боясь потревожить уснувшего ребенка, – я понимаю, что ты хочешь победить любой ценой. Я тоже. Ты думаешь только о себе. Продолжай в том же духе, а я пойду своей дорогой. Посмотрим, чья возьмет.
Глаза Доминика расширяются, как будто я сделала ему больно, но уже через мгновение он приходит в себя.
– Я думаю только о себе? – сердито выплевывает он. – Может, это я раздаю людям обноски и отмечаю свои фотографии хэштегом «беженцы»? Как бы ты ни успокаивала свою совесть, комплекс белого спасителя никому не поможет! Я понимаю, что у нас гонка, но это путешествие – еще и возможность чему-то научиться, для нас обоих. Ты должна смотреть и слушать, а не пользоваться своим привилегированным положением.
Я вспыхиваю как спичка.
– Какое еще привилегированное положение? Ты о чем? Моя жизнь разбита, твой босс хочет отобрать у моего дяди все, что у того есть. А ты ему помогаешь! Хорошенькие привилегии!
Я понимаю, что слишком разошлась, вновь услышав вопль младенца.
– Уходи, – говорю я, понизив голос. – Разговор окончен.
Доминик наклоняется к молодой матери, просит прощения и уходит, не удостоив меня взглядом.
Я тоже извиняюсь перед обеими женщинами. Когда Доминик выходит из вагона, старшая встает, чтобы пропустить меня на мое место. Я усаживаюсь, кипя от злости. Я никогда в жизни не считала себя лучше других. Он ведь это подразумевал? Поезд несется вперед, а я никак не могу совладать с переполняющим меня гневом.
– Как он мог такое сказать? Он ничего обо мне не знает, – бормочу я вышивальщице, которая сменила нить на нежно-желтую.
– Вы вместе путешествуете? Он твой друг?
Я сцепляю зубы, чтобы не испугать ребенка, и шепчу:
– Никакой он не друг… он… он…
Не знаю, что на меня так действует: ее уютное обаяние или мое одиночество, но, не успев опомниться, я выкладываю всю историю. О путешествии, о дядюшках и магазине, о Фрэнке Винале, о Доминике. Что он хочет погубить мою семью, ставит мне подножки на каждом шагу, и у него в миллиард раз больше подписчиков, чем у меня, а его обвинения необоснованны. Рассказываю о своей жизни в Нью-Йорке, о друзьях и соседях, о любимых книгах. О том, что выступаю против несправедливости, участвую в акциях протеста. Объясняю, что хотела помочь Сумайе и другим сомалийцам, и мне очень грустно, что не смогла по-настоящему с ней попрощаться. В общем, все.
Возможно, я немного перегнула палку, но он меня спровоцировал. К концу моего рассказа женщина заканчивает вышивать корсаж платья маленькими нежными цветочками. Я откидываюсь на спинку сиденья, обессиленная всплеском эмоций. Она прячет иглу в бумажный пакетик и кладет в сумочку.
– Ты говоришь, этот человек тебе не друг. На самом деле только друзья говорят нам неприятные вещи. То, чего мы не хотим услышать. Враги так не делают. Этот мальчик, Доминик, он африканец?
– С Самоа, – бормочу я. – Наполовину. Его отец – белый.
– Не важно, – подавляет зевок вышивальщица. – Он тоже беспокоится о своей семье. Мужчины видят мир по-своему, он сказал тебе свою правду. Это чего-то стоит, ведь так?
Она прячет вышивку и мгновенно засыпает.
Я немного остываю только через две остановки. Заглянувший после ланча проводник сообщает, что, хотя поезд отстает от расписания, несколько часов – сущие пустяки по сравнению с вечностью. По его словам, вместо трех часов мы прибудем в половине седьмого или чуть позже.
Моя соседка переворачивается на бок, а я пользуюсь моментом и иду искать Доминика. Я не совсем согласна с ее точкой зрения, но бросать на пол еду, которой он хотел поделиться, определенно не стоило. И с хэштегами он тоже прав.