– Это касается всех, – сказал Оливер, указывая пальцем на каждого из нас. – О женщинах говорить категорически запрещается, наказание – штрафной. Если вы будете говорить с девушкой и вас поймают, наказание – два штрафных, а если вам каким-то образом удастся протащить сюда девушку, в наказание будете пить мочу Рудольфа.

– Поверь мне, наверняка моя моча – самая чистая в этом доме. Вообще-то выпить мою мочу – большая честь.

Я закатил глаза. Мужской день. Никаких девушек, или придется пить мочу. Это закон, его придется соблюдать.

К полудню мы изрядно поддали и говорили о музыке; казалось, что все идет просто идеально. Оставалось только выйти на катере на воду.

– К черту все, – простонал Оливер. Он дремал на диване. – Я остаюсь здесь. Ничего не хочу делать. Только поесть вечером пиццу.

– Да ладно. Ты можешь и на лодке ничего не делать. Погода просто прекрасная.

– Если для тебя прекрасная погода – затянутое облаками небо, флаг тебе в руки, но клянусь, я с места не сдвинусь, пока не будет пора есть пиццу.

Я закатил глаза.

– Ладно. А где твой брат?

Практически сразу я увидел, как Рудольф разговаривает с искусственным растением в углу комнаты. Более того, он не просто разговаривал с растением. Он к нему клеился.

– Значит, ты часто здесь бываешь? – сказал он, поглаживая пластиковые листья.

Я взглянул на часы.

– Чувак, сейчас час дня! Когда ты успел так нажраться?

Я поднял пустую бутылку из-под виски и понял, что держу ответ на свой вопрос.

– Кельвин! Мне нужен подельник. Нужно втащить этих двух дураков на лодку и спуститься на воду. Кельвин? – позвал я, проходя через дом.

Его нигде не было видно.

Я дважды осмотрел каждую комнату. И только выйдя на улицу, я обнаружил, что он стоит на коленях за кустом и что-то шепчет.

– Ладно, милая. Мне пора бежать, кто-то идет. Я тоже тебя люблю.

– Ах ты говнюк, – засмеялся я, наблюдая, как Кельвин быстро положил трубку и вскочил на ноги.

– Не понимаю, о чем ты, – сказал он, защищаясь.

– Ой, да все ты понимаешь. Ты разговаривал со Стейси!

– Что? Да не. Это же мужские выходные. Никаких девчонок.

Я прищурился.

– Я сделаю вид, что ничего не было, если ты поможешь мне подготовить лодку и выгрузить на нее тех двоих.

Он поморщился.

– Я не очень…

– РЕБЯТА! А КЕЛЬВИН РАЗГОВАРИВАЛ С…

Он подбежал ко мне и зажал рот рукой.

– Ладно, дружище, ладно! Не знаю, заметил ли ты, но близнецы разливают штрафные в пол-литровые стаканы.

– Так одевайся, приятель! Мы идем на рыбалку. Выпивка, парни и их удочки.

– Это очень неудачное определение. Меня это беспокоит.

– Беспокоит? – спросил я с хитрой ухмылкой. – Или радует?

Кельвин начал прыгать вверх и вниз, как пятилетний ребенок.

– Так радует! Так радует! Я принесу выпивку и приведу парней. А ты тащи ту свою длинную штуку.

– Меня дважды просить не надо.

Он направился на кухню и остановился.

– Просто чтобы прояснить… та штука – это твоя удочка, Брукс. А не член.

Я пошевелил бровями.

– Называй это как хочешь, брат. В любом случае я ее принесу. Захвати еще гитару. Можем обсудить аккорды и тексты песен для следующего альбома.

Он просиял. Никогда не видел, чтобы кого-то еще так радовала работа – ну, кроме меня.

Через час мы заглушили мотор посреди озера. Все было спокойно, ни одной лодки вокруг. И мы начали пить. Пить с друзьями на катере на озере – что может быть лучше? А здесь, в Висконсине, по-другому и нельзя.

– Знаешь, я немного переживаю за группу, – сказал Оливер, когда мы расселись. Эти трое были в стельку пьяными, и почему-то именно я следил за тем, чтобы они не убились. Каждый раз, когда мы выпивали, я брал в руки пивную банку. Я делал вид, что запиваю виски, а на самом деле сплевывал его туда.

– Да? Почему, Оли? – спросил я.

– Ну, видишь ли, я всегда хотел играть в мужской группе. Но в последнее время у меня создается такое впечатление, что у трех четвертей группы отвалились члены. Тревожный знак, знаешь ли.

– Что?

– Это выглядит жалко, да и, честно говоря, чертовски странно. Кельвин, ты и дня не можешь провести, не позвонив Стейси. Брукс, не думай, что я не заметил, как ты общался с Мэгги в «Снэпчате». А мой брат-близнец в настоящее время влюблен в растение. Хотя, зная его странную любовь к матери-природе, я не так уж удивлен.

Я взглянул на Рудольфа. Тот протащил растение на лодку и сейчас сидел в обнимку с цветочным горшком.

– Ее зовут Николь, и она прекрасна, – неразборчиво, но гордо пробормотал он.

– Понимаешь, о чем я? Мои друзья превращаются в сосунков. Боюсь, скоро мы будем писать песни о браке и подгузниках.

Я засмеялся.

– Все не так плохо, Оливер.

Он замахал руками в воздухе.

– Брукс Тайлер Гриффин. Ты сидел в «Снэпчате». Высунув язык. Притворяясь гребаной собакой.

Я прищурился и продолжал ловить рыбу.

– Для протокола: да, я сидел в «Снэпчате», но я переписывался с нашими фанатами. Помнишь о них? О тех, кто нас поддерживает? Очень важно отдавать им частичку себя, Оли. Советую законспектировать эту мысль. Именно поэтому фанаты любят меня больше, чем тебя.

– Ха! Сомнительно. И к тому же, когда это ты в переписке с фанатами передразнивал собаку и говорил: «Я люблю тебя, Мэгги»? Понимаю: у некоторых фанатов есть прозвища. Фанатов Деми Ловато называют ловатиками. Джастина – белиберами. Бейонсе – пчелиным ульем[24]. Я просто хочу сказать, что «я люблю тебя, Мэгги» не так хорошо звучит.

Я повернулся и показал Оливеру неприличный жест. Он не остался в долгу и продемонстрировал мне два средних пальца. Туше.

Небо было затянуто тучами, а вода – неподвижна. Вокруг было тихо; только мы кричали, когда думали, что у нас клюет – хоть мы и всегда ошибались. Я оглянулся, но огромный коттедж едва было видно. Впереди были заметны нечеткие очертания магазинов. Идеальное место. Все, что мы могли слышать, – это легкое движение воды.

– Кроме шуток, я правда рад за тебя и Стейси, Кэл, – сказал Оливер, взяв гитару Кельвина. Он понятия не имел, как играть.

– Как думаешь, сильно менеджмент будет злиться? – спросил Кельвин.

– Ха! Конечно. Один из участников группы The Crooks связывает себя узами брака и разбивает тем самым сотни сердец. Да они изо всех сил будут тебя отговаривать.