строки, стихотворные цитаты из Петрарки, загадочные замечания самого автора.

Так, на одном листе, относящемся к 1503–1504 годам, сохранился беспорядочный палимпсест слов и образов, в том числе изображение апостола в трех видах, несомненно предназначавшееся для набора скульптур, заказанного попечителями собора, а также весьма живо исполненной кавалерийской битвы. Между этими разрозненными набросками виднеется третий стих Псалма 53 «Боже! именем Твоим спаси меня» на латыни, что-то напоминающее отрывок молитвы («Господу, со смирением…») и дантовский в своей мрачности образ, исполненный ужаса оттого, что, быть может, ему, творцу, и не уготовано спасение: «dolore stanza nel inferno» («в аду царит страданье»)[482]. На обороте листа помещаются шесть строк сонета, самого раннего его стихотворения, а может быть, какой-то неоконченный поэтический набросок. Тон его скорбный, что характерно для Микеланджело, и завершается он строками: «На свете постоянства не сыскать, судьба и смерть одни Вселенной правят»[483].

Этюды младенцев. Ок. 1504–1505

Впрочем, на этой стадии соперничества Леонардо если и не учился, в свою очередь, у Микеланджело, то, по крайней мере, его настораживали, тревожили и выводили из равновесия творческие взгляды младшего художника: «Чтобы быть хорошим расчленителем поз и жестов, которые могут быть приданы обнаженным фигурам, живописцу необходимо знать анатомию нервов, костей, мускулов и сухожилий, чтобы знать при различных движениях и усилиях, какой нерв или мускул является причиной данного движения, и только их делать отчетливыми и увеличившимися, но не все сплошь, как это делают многие, которые, чтобы казаться великими рисовальщиками, делают свои фигуры деревянными… кажущимися смотрящему на них больше мешком с орехами, чем поверхностью человеческого тела…»[484] И добавлял, словно предостерегая противника: «Не делай мускулов резко очерченными!»[485]

Втайне осыпая язвительными насмешками мускулистых обнаженных Микеланджело, Леонардо по-своему пытался добиться сходного эффекта. На крохотном, выполненном в живой манере рисунке 1504–1506 годов он запечатлел стремительно скачущего по полю брани всадника и схватку сражающихся пехотинцев. Вокруг этого этюда размещены несколько изображений обнаженного с рукой, «отрезанной» на уровне бицепса, чтобы отчетливее показать, что стремится продемонстрировать художник[486]. В тексте, зафиксированном зеркальным письмом Леонардо, педантично описывается, что же именно зарисовал автор; начало его звучит так: «Важнейших мышц плеча всего три: b, c, d…»[487]

Благодаря своему соперничеству с Микеланджело Леонардо вновь углубился в изучение анатомии. В течение нескольких лет она будет его всепоглощающей страстью, с ее помощью он создаст несколько своих признанных шедевров. Но «Битву при Ангиари» Леонардо так и не завершил. Он приступил к росписи, однако в своей решимости создать великое произведение, которое он смог бы обдумывать и видоизменять в процессе работы, использовал нетрадиционные материалы, из-за которых у него как будто начались трудности. Он медленно написал центральную часть фрес[488] ки, а потом, в мае 1506 года, испросил разрешение отправиться в Милан. Позволение ему дали с большой неохотой и только на три месяца[489].

9 октября гонфалоньер Содерини написал французскому губернатору города Шарлю д’Амбуазу, что Леонардо не вернулся к сроку, и посетовал, что «он не ведет себя так, как следовало бы по отношению к нашей республике. Ибо он взял крупную сумму денег и едва начал большое произведение, он ведет себя как неисправный должник»[490]. Микеланджело, впрочем, сделал еще меньше. Движимый вдохновением, он быстро и энергично выполнил картон, а потом, подобно Леонардо, уехал из Флоренции, даже не приступив к собственно фреске. Впрочем, по мнению флорентийских художников и ценителей искусства, в поединке двух «Битв» решающую победу одержал Микеланджело.

Глава десятая

Гиганты и рабы

И уже с вечера Франсуаза пребывала в творческом волнении, счастливая, что может предаться искусству кулинарии, даром которого она, несомненно, обладала… и зная, что ей придется готовить по способу, известному ей одной, говядину в желе; так как она придавала исключительное значение органическим свойствам материалов, входивших в состав ее произведений, то сама ходила на рынок, чтобы достать лучшие части вырезки, лучший окорок, лучшие телячьи ножки, подобно Микеланджело, который восемь месяцев провел в горах Каррары, выбирая совершеннейшую глыбу мрамора для памятника Юлию II[491].

Марсель Пруст. Под сенью девушек в цвету

По оригиналу Микеланджело (?). Эскиз гробницы Юлия II. Деталь. Ок. 1505 (?)

В феврале 1505 года папа Юлий II призвал Микеланджело в Рим. Юлий, до интронизации кардинал Джулиано делла Ровере, был избран папой 31 октября 1503 года на самом коротком конклаве, который знала история[492]. Племянник папы Сикста IV, он давно играл важную роль в церковной политике, заставляя с собой считаться. На фреске работы Мелоццо да Форли, выполненной в 1477 году, почти за тридцать лет до описываемых событий, молодой Джулиано, с красивыми крупными чертами лица и массивной нижней челюстью, предстает, по словам Кеннета Кларка, львом «среди ослов папского секретариата»[493]. Он служил советником, consigliere, при папе Иннокентии VIII (годы понтификата 1484–1492), а затем сам претендовал на папский сан во время конклава 1492 года. В тот раз над ним хитростью и интригами взял верх его давний соперник и враг Родриго Борджиа, который и был в итоге избран папой под именем Александра VI[494]. Бо́льшую часть следующего десятилетия Джулиано провел в изгнании во Франции, но вернулся в Рим после смерти Александра в 1503 году. Хотя он и приближался к порогу шестидесятилетия, он по-прежнему был преисполнен такой[495] силы, могущества и энергии, что внушал не только благоговейный трепет, но даже и страх; к тому же он осознавал, что наконец-то пробил его час.

Как утверждали его недруги, он избрал имя Юлий, поскольку намеревался уподобиться Юлию Цезарю. Безусловно, он немедленно принялся подчинять себе все и вся, демонстрируя дерзость, самоуверенность и даже некое щегольство, напоминающее его древнеримского тезку. Для начала Юлий заручился поддержкой Чезаре Борджиа, сына Александра VI, но, как вскоре выяснилось, обманул его: не прошло и месяца, как он повелел арестовать Чезаре и лишил всякой власти[496]. Чезаре, еще один политик и полководец, носивший имя римского императора, был опасным противником; послуживший одним из главных прототипов «государя» Макиавелли, он за несколько лет завоевал себе владения в Центральной Италии и притязал на вечное господство над папским престолом (и даже мечтал сам сделаться папой).

Юлий стремительно нейтрализовал и уничтожил столь грозного стратега. Затем он принялся усмирять местных римских аристократов и по совместительству «полевых командиров» Орсини и