Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему? Ты его обманул, у нас нет никакого проекта?
– Конечно же, есть. – Миллер поворачивает голову к деду и бросает на него неодобрительный взгляд. – Я запрещаю вам общаться, вы слишком похожи.
Старик заговорщически улыбается, пока мы не скрываемся из виду. Проходя мимо ванной, я замедляю шаг и бросаю взгляд внутрь. Миллер это замечает. На полке выстроилась целая батарея из бутылочек с таблетками, и это напоминание о болезни дедушки заставляет сердце сжаться.
Как только мы оказываемся в спальне, парень понимает, что мое настроение изменилось.
– Думаешь о дедуле? – Я киваю. – Да, это просто отстой. – Он скидывает обувь и запрыгивает на середину кровати, похлопывая по матрасу рядом с собой. Я тоже снимаю туфли и ложусь, обнимая Миллера.
– Как сегодня прошел визит к доктору?
Он проводит по моим волосам:
– Говорили, чего следует ждать в ближайшие пару месяцев. Дедушке больше небезопасно оставаться одному, поэтому скоро его поместят в больницу. Там за ним будут постоянно присматривать, и мне не придется бросать школу.
– И это единственный вариант? – спрашиваю я, опираясь на локти.
– Ага. Мать умерла, когда мне было десять лет, а он именно ее отец. Есть дядя, живущий в Калифорнии, но оттуда долго добираться, поэтому помощи можно особо не ждать. Остальная родня навещает нас и обеспечивает едой и всем необходимым. Но так как мы с дедом почти всю жизнь прожили вдвоем, то и заботиться о нем тоже мне.
– Сочувствую. – Я не знала, что у Миллера умерла мама. Я задумчиво качаю головой. – Такая ответственность для человека твоего возраста…
– Тебе тоже только шестнадцать, и ты уже через столько прошла. Жизнь вообще несправедлива. – Он нежно проводит ладонью по моей щеке, а затем притягивает меня к груди. – Не хочу больше об этом говорить. Сменим тему?
– Когда у тебя день рождения? – интересуюсь я, принюхиваясь к Миллеру. От него замечательно пахнет: в этот раз чем-то лимонным.
– Пятнадцатого декабря, – отвечает он. И через пару секунд добавляет: – А твой будет на следующей неделе, верно?
Я киваю, хотя предпочла бы об этом забыть. Обычно мы отмечали данное событие за ужином в кругу семьи, но на этот раз без папы и тети Дженни даже не знаю, как все будет. Эту тему не хочу развивать уже я, поэтому снова меняю направление беседы:
– А какой у тебя любимый цвет?
– Его нет. Мне нравятся все, кроме оранжевого.
– Правда? А мне нравится оранжевый.
– Не понимаю, почему. Он ужасен, – с отвращением произносит парень. – А какой тебе не нравится?
– Оранжевый.
– Ты же только что сказала противоположное!
– Ну а ты заставил меня передумать. Ты так про него говорил, и я засомневалась, не пропустила ли что-нибудь ужасное в этом цвете.
– Да в нем плохо абсолютно все, – с пылом соглашается Миллер. – Начать с того, что это слово ни с чем не рифмуется.
– Так ты ненавидишь цвет или слово?
– И то, и то.
– Что-то конкретное вызвало твою жгучую неприязнь?
– Нет. Полагаю, она родилась сама по себе. Может, даже вместе со мной.
– А есть ли какой-то определенный оттенок оранжевого, который заслуживает особого презрения?
– Я ненавижу их все, от мангового до кораллового, – с жаром выпаливает он.
– Это самый глупый разговор из всех, что у меня были, – со смехом признаюсь я.
– Да, мы не слишком-то сильны в ораторстве. Может, стоит просто целоваться?
Я поднимаю голову с его груди и заглядываю парню прямо в глаза.
– Поторопись, а то я начинаю забывать, что меня вообще в тебе привлекло.
– Значит, нужно напоминание? – С ленивой ухмылкой он отводит от моего лица волосы и придавливает меня к постели.
Я киваю. Мы никогда еще не были так близко друг к другу. Мы целовались стоя, сидя, в пикапе. Но никогда еще мы не целовались лежа на кровати так, чтобы наши тела полностью соприкасались. Его губы ласкают мои, но это все еще не поцелуй. Вместо этого Миллер поправляет подушку и сбрасывает покрывало, дразня меня недопоцелуями.
– Это занимает просто уйму времени, – бормочу я.
– Просто хочу, чтобы тебе было удобно. – Продолжая прижиматься ко мне губами, Миллер слегка приподнимает мою голову, перекладывает волосы набок и шепчет возле самого рта: – Готова?
Я начинаю улыбаться, но смех замирает, когда язык Миллера раздвигает мои губы. Я резко вдыхаю. В этот раз, когда он нависает надо мной, ощущения совсем иные. Приятнее. Поцелуй становится глубже, его язык оказывается у меня во рту. Пальцами Миллер проводит вниз по моей руке. Я же поглаживаю его по спине.
Когда я чувствую, как тело Адамса напрягается между моих бедер, то удивляюсь и одновременно ощущаю себя увереннее. Я закидываю ноги ему на талию, стремясь ослабить возбуждение, но только все усугубляю. Миллер наваливается на меня, усиливая поцелуй и заставляя меня застонать. Он на секунду отрывается от меня, словно отреагировав на стон, но затем продолжает целовать с еще большим напором.
Я задираю его рубашку, желая коснуться обнаженной кожи, и провожу ладонями вверх по спине, пока не добираюсь до изгибов плечевых мышц. Не задумываясь, я начинаю снимать с Миллера одежду. Он подчиняется, на секунду прерывая поцелуй, чтобы отбросить рубашку на пол.
В следующие несколько минут ситуация не накаляется, но и не остывает. После страстного поцелуя мы замираем, задыхаясь и желая продолжения, теперь точно будучи не в состоянии работать над проектом.
Миллер слезает с меня и ложится рядом. Мы с минуту целуемся в этом положении, но уже менее страстно. Думаю, это специально. Парень просто пытается замедлить темп, не стремясь начинать то, что нельзя закончить.
С закрытыми глазами он отрывается от моих губ и прикладывает свой лоб к моему. Затем подносит руку к моей груди, чтобы почувствовать бешеный стук сердца. Когда он отстраняется и открывает глаза, то начинает улыбаться.
– А знаешь, что еще плохо в оранжевом цвете?
– Что же? – со смехом уточняю я.
– Все знаменитости объявляли об открытии Фестиваля Fyre[7], используя оранжевый квадрат. И посмотри, чем это закончилось.
– Ты прав, оранжевый – худший из цветов.
Миллер переворачивается на спину и пару минут просто смотрит в потолок. На какое-то время воцаряется такая тишина, что я слышу биение своего сердца.